Он побежал внутрь, а Юля подсела ко мне с заинтересованным взглядом:

– Так ты знаменитость? Круто… – играя, проговорила она.

Вторая моя подружка, Света, обняла меня с другой стороны.

– Отстань от него, Юлька…

Мужики захохотали:

– Ну, теперь отбоя не будет!

Тем временем прибежал с кассетой давешний парень. И правда кассета, как он и рассказал, кто же это сподобился распространить? Юрка, что ли? И не сказал ничего…

Я почувствовал себя как во времена школьной славы или во время успехов на институтских концертах… Только теперь этого не видит Лёля… Чёрт, неужели я никогда не перестану о ней думать?.. Меня ещё долго расспрашивали, подшучивали, подкалывали мои товарищи, говорили, что никогда бы не подумали, что встретятся со знаменитостью да ещё здесь…

– Да вы что, ребят, какая я знаменитость, перестаньте!..

Впрочем, они развлекали этими шутками больше себя. Я быстро понял это и перестал обращать внимание.

Ещё просили спеть, и я пел, так что едва не сорвал голос, и осип к ночи окончательно.

А наутро бои вошли в город со всех сторон. На нашей улице долго ничего не происходило и мы через три дня помогали жителям выходить из города по специально организованным «коридорам». Я удивился в который раз, что в этом разрушенном городе оказалось столько людей: женщин, детей, стариков, да и мужчин. Вот только, почему эти мужчины «мирные» мне было невдомёк, в моём понимании, если в твоём городе бои, мужчина не может оставаться мирным. Ты автоматически воин. Тем более чеченцы, они воины от рождения все как все кавказцы… немного позже я понял, что эти «мирные» люди, даже женщины, вовсе не мирны…

Стрельба приблизилась к нам вплотную. И уже все мы не медсанчасть, а боевое подразделение.

Двенадцатого августа погибла Юля, вытаскивавшая из-под огня раненого бойца, я не видел как её убили, ребята видели, что её «снял» снайпер и с ней вместе и того раненого, которого она тащила.

Я увидел только её труп. И то только к ночи, когда по темноте ребята принесли его под наши защищённые мощным бетонным забором стены…

Так и не узнанная мною толком, не понятая. Я смотрел на её закинутое к потемневшему уже небу лицо, уже изменённое смертью и думал, что это первый близкий мне человек, кого я вижу мёртвым.

Но близкий ли? То, что происходило несколько раз между нами… не знаю, заставляло ли это её чувствовать ко мне хоть что-нибудь. Я сейчас ощущал только жалость. Я не хотел бы быть с ней, даже будь она жива. Мне было жаль её потерянной жизни, её молодости, даже мужа, который не дождётся её…

Мы похоронили её в дальнем углу двора, и вскоре там у нас образовалось небольшое кладбище.

Погиб и тот парень, что слушал нашу кассету…

А на пятый день нас осталось тридцать из пятидесяти шести. Оружие у нас было, припасы имелись тоже, но бой не прекращался почти целый день. Осколки от бетонной стены посекли мне щёку, в остальном я был невредим, в отличие от большинства моих товарищей, которые все были ранены, кто легче, кто тяжелее. Но, главное, погиб доктор, мой наставник и учитель здесь, Андрей Андреевич, ему было всего тридцать пять…

Теперь главным и единственным доктором был я. Меня пытались беречь, прикрывать собой.

– Ребят, я один тут останусь? Вы не дурите, дайте мне позицию, я встану с вами.

– Здесь госпиталь, санчасть, ты поберёгся бы, Лютер, – неизменно говорили они.

– Какая санчасть!? Даже флаг наш с красным крестом давно сбили. Мы все бойцы, что я вам девчонка, что ли?

В конце-концов, через полтора дня я уже воевал наравне со всеми.

Нас обстреляли из гранатомётов, снеся напрочь второй этаж, вместе с десятком наших ребят. Едва стихли проклятые залпы, начала оседать пыль, мы бросились наверх по уцелевшими ступенькам… нет… здесь ничего уже не было, не было даже тел, их разнесло в пыль и мелкие ошмётки, которые не собрать, если только просеивать через сито, вместе с камнями стен…