– Ты не доверяешь их отношению? – удивился дед Алексей.

Я упрямо качнула головой.

– Пусть лучше боятся? – усмехнулся дед.

– Когда нас называли «Империей зла» мне нравилось больше, – сказала я, то, что никому другому, кроме этих людей не решилась бы сказать.

– Ты это серьёзно?!

Я пожала плечами, не находя ответа сразу, на что Лёня засмеялся:

– Это Лёлин конёк, – сказал он, – у нас в школе устраивали исторические диспуты, так она любого за пояс заткнёт, учителя-историки её обожали.

– Тебя тоже обожали, только ты в этих самых диспутах всегда отказывался участвовать.

– Куда мне против тебя!

– Да не прибедняйся, хитрец!

И мы смеялись все вместе. Но потом всё же продолжили прерванный разговор.

Обсуждали оконченную афганскую войну, хорошо, что мы ушли оттуда…

– Не знаю, – покачала головой уже бабушка, сама учитель истории, но не работала, правда, уже несколько лет. – Боюсь, после нашего ухода всё станет только хуже… Как и во всей Восточной Европе. Свято место пусто не бывает, на наше место придут другие.

– То есть вы никак не допускаете мирного сосуществования многих стран… Воинственные у нас девушки, а Лёнь? Милитаристски! – опять засмеялся дед.

– Допускаю, и даже очень надеюсь, – сказала бабушка, – но боюсь стоит нам показать окончательно свою слабину, как… А ведь мы ушли ото всюду, всё бросили, всех предали. Неправильно так поступать государству, вроде Советского союза, – сказала бабушка.

– Может, просто больше денег нет содержать всех? – парировал дед, настроенный, очевидно, куда более лояльно к происходящему. – Все на наряды жене ушли.

Бабушка отмахнулась:

– Ой, ну началось! Первая президентша, которая на люди показалась, а вы все злобствуете. Пусть наряжается, муж её любит, вот и всё…

– Если не за наши деньги, то пусть, никто не против. Но вперёд мужа лезть не след. Он на должности, не она.

Дальше мы обсуждали и Тэтчер и всех прочих и, не придя к полному согласию, заключили перемирие на том, что свобода всё же лучше, чем «железный занавес».

Сегодня, когда мы готовили с бабушкой ужин, она спросила, исподволь взглянув на меня:

– Ты влюблена?

Я не ответила, что тут скажешь? Что тут говорить, будто не ясно…

– Будь осторожна, Лёля. Юноши… Вообще мужчины… у них, знаешь, свой интерес, а нам расплачиваться приходится за слабость…

– Ба! – не выдержала я. – Не говори вульгарных пошлостей!

Но бабушка не перестала и продолжила проводить нравоучение, уже опоздавшее…

Мы каждый день заходили чуть дальше, чем накануне. Всё дальше по пути, так увлекающему нас двоих, что мы не можем думать ни о чём другом, кроме того, чтобы снова остаться наедине.

…Ни одного миллиметра её кожи я не хочу оставить без прикосновения моих губ. Я изучил всё её тело за эти дни, эти ночи.

Теперь мы знаем друг о друге так много, как не знали даже о самих себе до сих пор…

… Всё произошло само собой… Не могло не произойти…

Солнечные блики, то прячущиеся за листочки, то попадающие мне в глаза или на веки, жаркое покрывало под моей спиной, шелестящая листва, перебираемые ласковым ветром, птичьи переговоры и вздохи, аромат разогретой земли и травы, всех этих трав и цветов, слившихся с чудесным ароматом наших вспотевших тел – всё это вместе навсегда слилось в общую возвышенную и прекраснейшую симфонию поцелуев и прикосновений

…Вдруг боль рассекла моё тело, вырывая вскрик из моего горла, отрезвляя на миг, но тут же смешалась со сладостным ощущением соединения и ушла, растворяясь в нём…

…Я услышал, как она вскрикнула, я увидел, как на мгновение расширились её глаза, её зрачки, в которых я видел своё отражение, я понял, что, должно быть, причинил ей боль, и мне самому почти больно, но остановится сейчас… легче убить меня… легче убить нас обоих сейчас, чем остановить…