Это напоминало сцену из «Ревизора» в постановке театра абсурда. Некоторые из нас уже сидели за столом, кто-то ещё лежал, а все вместе мы составляли единый нетленный образ растерянного, застигнутого врасплох, перепуганного, задолжавшего трактирщику Хлестакова, а стоящий в середине комнаты комендант, был и Городничий, и Земляника, и Добчинский с Бобчинским в одном потерявшем человеческий облик лице. В голове не укладывалось, что этот хамоватый начальничек способен на такую вежливость и трепетную нежность в голосе. Его елейный голосок жил отдельной жизнью от всего тела. Глаза бегали короткими рывками и нырками, цепко ощупывая каждого из нас с ног до головы. Он даже умудрялся отважно, коротко, с испугом, заглядывать в глаза, надеясь уловить наше настроение и, главное, наше к нему отношение. А вопрос: «Так кто же из вас, сукиных сынов, всё-таки тот самый сын?» был во всем его облике. В вопросительном абрисе его заискивающей фигуры, в изломе бровей, в широко раскрытых бесцветных глазах, в суете потных от волнения, сжимающих собственные пальцы, рук, в нервном вытирании их о брюки, в приглаживании сальных блестящих волос.

– На Новый год вы, конечно, домой все поедете? – прозвучал вопрос, который поставил нас в тупик.

Ещё несколько дней тому назад он же нас и предупреждал, если мы уедем на Новый год, то можем не возвращаться. Места будет заняты, а вещи сданы в камеру хранения.

«Это провокация. Он хочет поскорее от нас избавиться. Подстава», – на свой лад, но в правильном направлении мелькнуло у каждого из нас в голове.

Все, кто лежал, приподняли головы, чтобы не пропустить ни единого слова.

– Мы уезжать не собираемся, – рассудительно ответил за всех мудрый Профессор, – планируем сразу же второго выйти на практику.

– А второе воскресенье, – радостно объявил комендант, – так что можете спокойно уезжать, ваши места никто не займет.

– Мы должны обсудить это с нашим руководителем, – сказал Мурчик, и по лицу коменданта пронеслась чёрная тень испуга.

– Каким руководителем? – непонимающим взглядом обводя комнату, как бы ища вдруг откуда-то проявившегося руководителя, спросил он.

– Практики. Руководителем практики. Он приехал позавчера и живет у своих родственников. В понедельник мы с ним встречаемся и всё обсудим.

Было заметно, с каким облегчением он выслушал Шуру и удовлетворенно закивал головой. Приободрившись, подчеркнуто не замечая беспорядок в комнате, он добавил:

– Отдыхайте, не буду мешать. Будете уезжать, обязательно предупредите.

Тенью выскользнул в коридор и тихо прикрыл за собой дверь. И всё, тишина, никаких шагов. То, что он подслушивает, было более вероятным исходом его визита, чем тихий беззвучный уход.

– Я не понял. Шо за геволт? Что это было… – начал было Миха и осёкся.

Шура поднес указательный палец к губам и глазами показал на дверь. Мы неторопливо поднялись и молча принялись собирать со стола.

Конечно же, мы все хотели на недельку прервать харьковскую жизнь и тайно готовились к кратковременному броску в Одессу. По месту прохождения практики у всех было договорено. Между собой мы уже обсудили и выстроили строгую смену караула, гарантирующую постоянную занятость наших комнат.

А тут такое заманчивое, но уж очень провокационное предложение. Не говоря ни слова, очистили стол, выбросили окурки, тихо подмели, вынесли грязную посуду, и только тогда, убедившись, что коменданта уже нет в коридоре, приступили к обсуждению создавшейся ситуации.

Было решено: первое – предложение «начальника общаги» взять за основу, второе – в понедельник руководителя практики, не вводя в нюансы изменения политики, познакомить с комендантом. Цель их рандеву – руководитель напишет, а комендант подпишет заявление на наш отъезд с обязательным сохранением мест в общежитии. Одно дело мы, а другое – доцент. Довольные собой и своей сообразительностью, мы обстоятельно, плотно поели.