«Сгною, – ответила Ритка. – И чтоб без фокусов – сердце ее принеси, а?» Кадык понял, что она не шутит и, сплюнув, сказал: «Ох, не люблю я евреев… Одной больше, одной меньше…»

«Пришла радиограмма от твоего отца», – как можно беспечнее сообщила Ритка за ужином. «Он задерживается и просит, чтобы ты к нему приехала. Там вроде какой-то доктор накожный появился… Неизвестно, сколько ему там быть». Бузя обрадовалась и не пыталась этого скрыть. Сидела как на иголках, кусок в рот не лез. Ритка шумно пила горячий чай и косилась из-за подстаканника: «Ну вот все для тебя, чертова холера, вот и доктор. А и то правда – кто тебя с этой болячкой в этом платке замуж-то возьмет?»

На следующее утро, в сероватой прохладной тиши, когда не остывшая за ночь хвоя вздыхала редким туманом, заслоняя солнце, и от влаги становилось трудно дышать, Кадык на коротких, согнутых колесом ногах, в полевой форме и гимнастерке подошел к «газику» со снятым брезентовым верхом (на этом автомобиле раньше возили пулемет), косясь на окна комендантского дома, курил и сплевывал, стучал носками сапог по колесам, думая, что было бы хорошо, если б машина сломалась. Жены Кадыка уже давно не было на свете, но неожиданно нашлась дочка, и недавно родила, и этот малыш новый такой славный оказался, светленький, тянет ручки уже. А Ритка вчера вечером сказала: «Если что – отдам ребенка Дине». Диной звали овчарку из лагерной псарни. Ее привезли откуда-то из страшных мест, была она хорошей собакой, отлично дрессированной, но что-то произошло в ее жизни такое, что собачьи мозги свихнулись, это признавали все. Самыми страшными своими врагами она отчего-то считала женщин и маленьких детей. После пары жутких историй Дину предлагали застрелить, но Ритка не разрешала.

Перед поездкой Бузя прихорошилась, как могла. Попросила разрешения слазить в Риткин сундук с трофейными и конфискованными вещами, нарядилась в шелковое синее платье и туфли на каблучке, талию затянула кожаным пояском, а платок немного сдвинула назад. Да он ее и не портил – кожа белая, матовая, глаза черные, черные брови, строгий отцовский рот… Вышла сонная Ритка, с припухшим лицом, в ночной сорочке, бесстыдно оголившей пухлое плечо. Раннее солнце уже позолотило стену комендантского дома, сложенную из толстого потемневшего сруба, известковую труху, перемешавшуюся в высокой траве с синими цветочками. В Риткиной душе разлилось тепло. Она подумала, что Бузя вот последний раз тут ходит и это видит. А она, Рита, будет здесь всегда. Победительницей.

Кадык завел машину, прогрел. Сонный повар принес сумку с пайком. Бузя аккуратно залезла на переднее пассажирское сиденье, расправила платье. Ритка принесла коробку с бумагами: «передашь в штабе», Кадык поставил коробку на заднее сиденье.

В мужских бараках тем временем началось построение. В золотисто-рыжей утренней пыли, в начавшемся безветренном зное черные фигуры напоминали своими движениями замерзших вялых насекомых.

Автомобиль выехал из лагеря, обогнул кирпичное здание с трубой – котельную, длинный сарай свинофермы и покатился с холма по хорошо укатанной грунтовой дороге мимо плотных рядов дремучих гигантских елей, над которыми, вдали, синела сопка Дьявольское Седло. Что находится за этой сопкой – никто не знал. Собственно, даже вокруг лагеря, на расстоянии трех-четырех километров уже начинались места, где, похоже, не ступала нога человека. Отчего-то там не водились даже птицы. По одной легенде, какими неизбежно обрастает любое новое и неизведанное место, это была мертвая земля, по которой не текут реки и что-то отсутствует в воздухе, поэтому раны на теле никогда не заживают, и все – избитые и раненые, независимо от степени увечий, тут наверняка умирают. Лагерная охрана, что характерно, менялась чаще, чем где-либо еще, – натертые армейскими сапогами ноги гноились и гнили, в уязвимом месте спереди на голени обнажая кость, и никакие мази не помогали, а шрамы от любой царапины оставались потом на всю жизнь, подобно следам от оспы. Когда не дул ветер и не слышно было грохота лесопилки и лагерного гула, лес наваливался тишиной. Казалось, что он впитывает в себя звуки, как черная дыра – свет.