Пикассо. Я подумала, что раз мы с Ромео явно понравились друг другу, то я приглашу его в Мадрид. Он признался, что никогда не был в музее королевы Софии. Я подумала, какому же баску не захочется увидеть это удивительное произведение искусства, имеющее такое большое историческое значение для его народа? Но, не проявив интереса, он отклонил мое предложение и продолжил поиск женщины, которую мог бы затащить на ночь в постель.

На следующий день я стояла перед огромной «Герникой», размышляя о том, что думал Пикассо, когда мне пришло в голову, что важнее было то, что он чувствовал, как он передал чувства в своем искусстве, которое вдохновляло меня. Так и началась моя тайная и подавляемая одержимость чувствительной, метущейся душой художника. Одержимость, с которой я продолжала изо всех сил бороться и в которой не призналась бы никому, даже себе.

Вернувшись из Европы, я два года провела в Анн-Арборе вместе с мамой и Дэвидом, пытаясь придумать, как жить дальше. Я всегда так боялась принять неверное решение. Я ни с кем не встречалась, потому что парни, которые меня привлекали, казалось, не подходили для того будущего, о котором я мечтала. Я давала детям уроки игры на фортепиано и готовилась к магистратуре, подбирала подходящие колледжи. Когда умер отец, родители приняли за меня решение о переезде в Нью-Йорк. Тем не менее я была твердо настроена на успех. Я стремилась только к благоразумным взаимоотношениям, стараясь вернуть былую славу кафе «У Келли», и намеревалась добиться значительных успехов в бизнесе. Я понимала, что искусство и музыка всегда будут играть большую роль в моей жизни, но отказывалась падать в бездонную пропасть, где толпились голодные художники.

Колокольчик на двери звякнул, когда в кафе вошел мистер Подходящий. Он был хорошо сложен, скорее коренаст и ростом определенно ниже Уилла. На нем были идеально отглаженные серые костюмные брюки и белая рубашка без галстука; верхняя пуговица расстегнута, рукава подвернуты на крепких предплечьях. Он был красив, как лидер университетской футбольной команды. Бледно-голубые глаза, русые волосы и тонкие губы. Что-то детское в лице. Похож на парней, которых я обычно встречала в кампусе в Брауне, очень правильных и деловых. Я подумала, что, не скрываясь, таращу на него глаза, поскольку на его лице появилась самоуверенная кривая ухмылка. Если бы я могла пошевелиться, я, вероятно, увидела бы, что Дженни таращится на него точно так же. Через секунду я увидела за его спиной его маленькую копию.

«Проклятие! У него есть дети. Означает ли это, что он женат?»

– Привет, добро пожаловать в кафе «У Келли». Что я могу предложить вам?

Скосив глаза, он оглядел меня с головы до ног, а затем уставился на доску, висевшую надо мной. Я почувствовала, как под его оценивающим взглядом у меня загорелись щеки.

– Я буду капучино, а для этого парня… Хм, что такое «Душечкин какао»? – спросил он, поглаживая маленького сына по голове.

– Это просто горячий какао, – стыдливо пробормотала я.

В разговор вступила Дженни:

– С огромным куском пастилы домашнего приготовления. Божественно! Оно так называется в ее честь. – Она показала на меня большим пальцем, и у меня снова запылало лицо.

– Вас зовут Душечка?

«Наглый ублюдок. Красивый наглый ублюдок».

– Да… то есть нет. Обычно отец называл меня душечкой. – Кивнув, он улыбнулся, а затем опять оглядел меня с головы до ног. Он как будто раздевал меня глазами, и оказалось, что мне начинает это нравиться.

– Хорошо, он будет пить какао.

– «Душечкин какао» – поправила его Дженни. Я толкнула ее локтем.