Краснота была меж грудей, на аккуратных ушках, на щеках… и пахло это чудо вкусно. Конфетками какими-то. По попке упругой тоже провел ладонью, сжав слегка. Хорошо… Хороша! Еле как удержался, что-бы не задрать юбку, да не отшлепать сразу же. А что-бы не подкрадывалась в другой раз!
В общем, произвела она на меня впечатление. А когда, спустя полгода увидел ее в приемной у Ромки, сразу понял, что Орлов-то тоже запал на нашего пугливого зайчика. Или Милашку. Я еще для себя окончательно не решил, как буду ее называть.
Увидел, и понял, что как ни крути, но первым ее должен трахнуть – я. А тут еще секретутка моя… тварь поганая, утром у меня сосала, а вечером моему конкуренту сливала наши внутренние рабочие дела. Выгнал ее взашей. Едва ли с лестницы не спустил. И… вызвал Милашку. Ну и начал окучивать. А зайчик-то не окучивается. Ну, то есть стандартная схема завала секретарши на директорский стол упругой попкой кверху не работает на ней.
Когда Милаха не отреагировала ни на один мой намек, когда проигнорила все мои способы заигрывания, я малость подохерел, но подумал, что, возможно она на Ромку вечерами в дУше «медитирует». Даже поговорил с ним по душам на тему ладного тела его секретарши. Правда плохой разговор тогда у нас вышел. Неприятный. Сцепились мы как два кобеля из-за с*чки. И что самое неприятное, этой с*чке белобрысой похер абсолютно. Потому что на Ромку она реагирует еще меньше, чем на меня. Но ничего, наша общая Милаха-недотрога, я найду способ, как зажать тебя в углу посильнее. Может хоть тогда отпустит… Хоть немного! Потому что невмоготу уже!
***
Роман
Ненавижу людей! А женщин, в особенности! Все проблемы в жизни, только от них. Исключительно!
Самой первой бабой, предавшей меня и заморозившей мое сердце навсегда, стала, как ни странно, собственная мать. Гулящая, е*ущаяся направо и налево, ни ставившая ни во что бедного отца… я любил ее даже такой. В свои восемь лет я смотрел на нее как на богиню! Как на самое любимое, родное существо во всей вселенной! А она игнорировала меня, не замечала… А уж если реагировала, то я надышаться не мог ее теплотой, лаской, ей самой.
Как я умолял ее! В тот роковой день они сильно поссорились с папой. Она собирала вещи, а я висел на ее ногах, рыдал и молил остаться. Мне было так больно, страшно и одиноко, что до сих пор ноги холодеют, хотя прошло уже больше двадцати лет.
- Сам воспитывай своего выродка! – жестоко бросила мать папе, стряхнула меня, рыдавшего восьмилетнего звиздюка, как пыль со своей ноги, - Пошли вы оба на хер!!! – и ушла, громко хлопнув дверью.
Этот хлопок до сих пор стоит в моих ушах. Ни один гребанный психоаналитик теперь не может излечить мою душевную детскую травму. Ни один психоаналитик и ни одно лекарство не уберут у меня ту вселенскую боль и одиночество, которое я почувствовал во время ухода матери…
- Не реви! – сурово скомандовал мне тогда отец. – Ты – мужик! Мужики не плачут. Тем более, из-за шл*х.
- Кто такие шл… - всхлипнул я тогда.
- Все бабы! – категорически заявил мне отец. – Запомни, сын, все бабы - одинаковые лживые шл*хи! Они не достойны ни одной мужской слезинки, ни одной мужской эмоции! У них у всех одна лишь цель в жизни – сесть мужчине на шею, родить ему ребенка, уволиться с работы и изменять направо и налево! Не доверяй им. Никогда!
И я не доверял. После того вечера что-то сломалось в моей душе. Заморозилось. Я перестал радоваться в жизни. Боялся проявлять эмоции. Мне было стыдно за тот рев и слезы, что я показал матери в день ее ухода.