«Стоунз», хоть и с оглядкой, превращались в профессиональную группу, и ясно было, что два участника, у которых есть и другие занятия, – это уже неприемлемо. Чарли Уоттсу надлежало бросить работу в рекламном агентстве «Чарльз, Хобсон и Грей», а Мику – неоконченный курс ЛШЭ. Говоря по правде, на лекциях он появлялся настолько спорадически, что новый помощник Эндрю Олдэма Тони Калдер толком даже не сознавал, что Мик учится. «Я знал, что у Чарли есть работа, и порой из-за нее он не мог прийти на концерт, – вспоминает Калдер. – Но у Мика таких проблем не бывало».

По понятиям тех времен, бросить учебу в одном из лучших университетов страны, отказаться от дальнейшей карьеры и погрузиться в неустойчивый, неприятный и сплошь пролетарский мир поп-музыки – чистейшей воды безумие. В возмущенных тирадах его родителей – особенно говорливой и социально ориентированной матери – звучало то, что он и так прекрасно понимал: экономистам и юристам до конца жизни гарантирована высокооплачиваемая работа, а карьера среднестатистического поп-музыканта длится плюс-минус полгода.

Как-то под вечер, когда «Стоунз» выступали в клубе Кена Кольера в Сохо, Мик сказал Крисси, что принял решение и бросает ЛШЭ. «Мне показалось, он не очень мучился, – вспоминает она. – И со мной ничего не обсуждал, правда мое мнение мало что значило бы. Помню, его отец ужасно расстроился. Мать, само собой, тоже, но вслух говорили только, что „Джо очень расстроен“».

Решение далось Мику легче, когда выяснилось, что оно обратимо. В последнее время учился он спустя рукава, но ЛШЭ разглядела в нем нечто особенное и с типичной для этого вуза либеральностью готова была считать профессиональную карьеру в «Стоунз» этаким творческим – академическим, как сказали бы мы сейчас, – отпуском. После «на удивление простого» собеседования с секретарем ЛШЭ, вспоминал Мик позже, его отпустили без всяких порицаний и финансовых санкций, заверив, что, если со «Стоунз» не сложится, он всегда может вернуться и доучиться.

То был не самый подходящий момент ввязываться в конкурентную борьбу за внимание британских слушателей поп-музыки. Дождливым летом 1963-го «Битлз» превратились из просто подростковых кумиров в объекты общенационального и межпоколенческого психоза – битломании. Жизнерадостное ливерпульское обаяние стало идеальным противоядием от грязнейшего скандала с Профьюмо[90], самой гнусной современной секс-сенсации; «Битлз» день за днем появлялись в заголовках – их чудны́е (но гигиеничные) стрижки, истерические вопли залов и припев «yeah, yeah, yeah» с их последнего и крупнейшего сингла «She Loves You». Их поминали политики в парламенте, их анализировали психологи, священники читали о них проповеди, историки искали более ранние прецеденты в Древней Греции и Древнем Риме; даже такие авторитеты, как критики классической музыки в «величайшей народной газете» «Таймс», анализировали зарождающийся сочинительский талант Джона Леннона и Пола Маккартни – серьезно, будто Моцарта и Бетховена.

«Битлз», как никто, способствовали тиражам британской прессы, которая до той поры вспоминала о поп-музыке и ее слушателях, разве что желая раскритиковать или излить желчь. Поэтому на Флит-стрит негласно уговорились ничего плохого о «Битлз» не писать и оберегать их по возможности дольше. Еще год не успел закончиться, а они уже стали хедлайнерами престижной телепрограммы «Воскресный вечер в „Лондонском палладиуме“»[91] и почтительно склонили волосатые головы пред королевой Елизаветой и королевой-матерью на Королевском эстрадном концерте