– Ветер восточный. Будет превосходный день, – замечает он со знанием дела. Потом по-военному командует своему семейству: – Гей, по коням! – и добавляет с улыбкой: – Женщины, поторапливайтесь!

Вместо того чтобы вскочить на коней, мы рассаживаемся в трех автомобилях. Шолоховы, отец и сын, осматривают «татру». Их интересует и расположенный сзади мотор, и аэродинамический контур машины.

Я еду в одной машине с Михаилом Александровичем. Мы непрерывно дымим папиросами, Шолохов молча глядит в широкую спину шофера.

Рассказываю ему, что, по всей вероятности, впервые казаки появились на пражской земле еще во времена битвы у Белой горы^>1. Их послал на помощь императору польский король. Между прочим, в чешских хрониках упоминается их ужасающая польская брань.

– Наверняка это были наши запорожцы! – смеется Шолохов.

– А ругань их, наверное, заимствована из трех языков: русского, украинского и польского… Жаль, что не написана до сих пор с новых, современных позиций полная история казачества. Это была бы удивительная эпопея.

Мы едем по Праге, проезжаем над Влтавой, но говорим про Дон. На Кларове Шолохов снова замечает:

– Да, жаль, что не написана еще хорошая история казачества.

Объезжаем холмы Виткова. Обращаю внимание гостя на пролетарский характер жижковских кварталов. Показываю сбегающие вниз, под уклон грустные, закопченные улочки бывшей окраины. Шолохов смотрит и молчит. Очевидно, разговор об урбанизме его не привлекает. Лишь роняет: «Бауманский район Москвы». И снова молчание.

У памятника выходим из машин. Сын и зять фотографируют здание во всех ракурсах. Входим в мавзолей, стоим перед металлическими воротами, за которыми покоится Клемент Готвальд^>2, проходим через зал, где погребены выдающиеся чешские деятели. Шолохов идет на цыпочках. Лоб его наморщен, он явно удручен грустной, похоронной атмосферой мавзолея.

Быстро и не скрывая радостного облегчения, снова выходит на солнце. Засматривается на пражскую панораму с Ладви, Градчанами и Петршином на горизонте. Потом смотрит вниз, на рельсы, на дымы вокзала, качает головой и показывает Марии Петровне на заводы Высочан.

– Да, крестоносцам нелегко было атаковать, – замечает он. – Удачное место выбрал Жижка^>3. Опытный был атаман.

Шолохов осматривает конную статую Жижки. Отступает на несколько шагов, снова подходит, прищуривает глаз и просит Мишу сфотографировать коня снизу.

– Занятный конь. Чешская порода…

– Доудлебская, – поясняю я, не слишком уверенный в точности сказанного.

– Казачьи кони стройнее. Но это неплохая конная статуя. Лучше всего смотреть на нее издали или сбоку.

Молчание. Через минуту он говорит:

– У вас прекрасное, великое прошлое. Великая и прекрасная столица.

На Староместской площади глаза всех первым делом устремляются к курантам. Старинные здания на площади так нравятся Шолоховым, что они просят отослать машины вперед: дальше решаем идти пешком. Мой рассказ о казни чешских панов Шолохов слушал рассеянно. Казаки всегда недолюбливали шляхту. Долго рассматривал двубашенный Тынский храм. Мимо статуи Гуса^>4 прошел, не выказав к ней никакого интереса. Пока мы с Михаилом Александровичем были на площади, остальные успели уйти от нас на Малую Карлову улицу. Мы пошли дальше вдвоем, заговорив о староместской и малостранской архитектуре. Перед некоторыми порталами и возле Клементинума Шолохов задерживался.

Но как степной конь чует воду, так он почуял за Клементинумом реку. Поспешил к Влтаве и, очарованный, остановился между мостовой башней и площадью Крестоносцев, глядя на другой берег, на его каменное обрамление.

У парапета нас уже поджидала Мария Петровна со всем семейством. И молодежь застыла, околдованная красотой. Я не стал рассказывать о войнах и революциях, разыгравшихся в этих местах. Это были малые войны и революции. Шолохов пережил и описал иные войны и иные революции. Так пусть же сегодня спокойно любуется красотой, и только ею.