ДМИТРИЙ. Сейм всего лишь сделал то, что должен был сделать. Ошибка целиком моя. Было и впрямь настоящим безумством просить вмешательства Польши в дело, не представляющее для вашей страны непосредственного интереса; но мне иногда приходится уступать фантазиям человека, который спас мне жизнь, вырастил меня, заботился обо мне как отец, – который живет лишь ради меня.

МАРИ. Да… этот славный монах – истинный образец преданности… Но у вас есть и мать, которая также воплощает собой материнскую любовь, достойную восхищения.

ДМИТРИЙ. Увы! Я уже пятнадцать лет не поддерживаю никаких отношений со своей матерью. Все, что мне известно, – это то, что она приняла постриг и живет в некоей Фиваиде7, посреди русский степей. Возможно, она даже не знает, о моем существовании!

МАРИ. Как! Отец Григорий не сообщил ей, что спас вас и что вы находитесь в Польше?

ДМИТРИЙ. Нет, не сообщил. Я горько пенял ему, но он ответил, что дал себе строжайший зарок никому не рассказывать обо мне – не исключая и мою мать, – из страха, что Годунов прознает об этом и пошлет вслед за мной убийц. Он даже и мне многие годы не говорил, кто я такой.

МАРИ [с удивлением]. Вы не знали?

ДМИТРИЙ. Ни в коей мере. Мои самые ранние воспоминания относятся к сцене угличского убийства. Я помню крики жертв, набатный звон, комнату, залитую кровью. Но это было какое-то бессвязное воспоминание, оно ни с чем не соотносилось в моем сознании. Роль, которая мне была отведена в этом трагическом событии, детали моего предыдущего существования, даже лицо матери, – все стерлось из моей памяти. Я уже жил несколько лет в Польше с отцом Григорием, я уже начал учиться в школе ордена св. Василия в Остроге, на Волыни, убежденный в том, что я всего лишь бедный сирота, которого приютил добрый монах. И в одно прекрасное утро, когда я готовился пойти в класс с маленькой связкой книг под мышкой, он подозвал меня и внезапно поведал мне, что я сын Ивана IV, что мой брат Федор, сменивший отца на троне, только что умер, и русский трон принадлежит мне по праву. Он рассказал мне обо всех кознях Годунова, кровавой трагедии в Угличе, обстоятельствах, которым я был обязан своим спасением. Он показал мне завещание моего отца: украшенный самоцветами крест, на котором было начертано мое имя; этот крест был мне подарен по московскому обычаю крестным отцом у купели. Он рассказал мне также и о многих других событиях моего раннего детства. Но после всех этих признаний он потребовал от меня поклясться, что я сохраню глубоко в сердце тайну своего рождения до тех пор, пока он не снимет с меня эту клятву.

МАРИ. И вы сдержали эту клятву, находясь в том возрасте, когда сердце так пылко и откровенно?

ДМИТРИЙ. Я свято держал ее. Должен, правда, признать, не без усилий. Не раз мне страстно хотелось признаться своим товарищам, когда они забавлялись тем, что унижали меня, называя московским бродяжкой. Но я помнил о клятве и прятал глубоко внутрь себя уязвленную гордость. Отец Григорий сам раскрыл тайну.

МАРИ. Наверное, после ваших подвигов у стен Трапезунда8, не так ли?

ДМИТРИЙ. Бог мой, это было всего лишь вследствие счастливой случайности. Когда я закончил учебу, отец Григорий отправил меня к запорожским казакам, чтобы я научился у них военному ремеслу, и я был ранен при взятии Трапезунда на глазах вашего зятя, князя Константина, возглавлявшего поход. Известный своим благородством, он приказал доставить меня в свой замок в Брагине9 для лечения. – Вскоре он и сам прибыл туда, вместе с ним приехал отец Григорий и, полагая, что моя жизнь в опасности, объявил великодушному хозяину, кто я такой. Этому-то обстоятельству я и обязан счастьем оказаться в этом замке, куда князь Константин поспешил привезти меня, едва я оправился от ран.