– Эй! – зовет Джонас. – Кремом от солнца кто мазаться будет?

Отряд возвращается в лагерь. Бека запускает руку в сумку-холодильник, извлекает упаковку фруктового льда. Под белыми обертками угадываются черничный и мандариновый оттенки.

– Как думаешь, бывает фруктовый лед из манго? А из маракуйи?

Задаю эти вопросы, размазывая солнцезащитный крем по предплечьям и икрам.

– А из граната?

Бека выбрала ананасный лед.

– Спорим, Джонас такое запросто приготовит!

Смотрю на Джонаса в упор. Это можно – на мне огромные солнечные очки «кошачий глаз». Лия втирает крем в пипочку носа, Джонас мажет ей плечики, подхватывает ее «хвостик», закручивает на самой макушке. В движениях видна сноровка. В груди что-то ноет сладко и томно. Красивый парень, голый до пояса, беспокоится, как бы сестренкина шейка на солнце не обгорела, – тут есть от чего голову потерять.

Весь день Джонас почти не сводит глаз с младших. Следит за Лией, когда она плещется у самого берега, руководит строительством песчаного замка, гасит ссоры. Джонас предугадывает и желания, и потребности Исаака, Беки и Лии; всего один раз я ловлю его взгляд на себе. Он улыбается уголком рта, будто мы с ним заговорщики. Джонас Дэниэлс и его секрет – веская причина почувствовать себя возникшей из раковины, посреди океана, как на картине «Рождение Венеры», с пеной у ног. А что, может, именно так я и явилась в мир; я же не помню сам момент, а с моей мамочки-художницы что-нибудь подобное вполне станется.

Не буду также отрицать, что классно выгляжу в купальнике. Он закрытый, в горошек; постыдная татушка спрятана, грудь кажется более пышной за счет бретельки-хомутика. На левом запястье тысяча браслетов – тоже для маскировки.

Мы купаемся, снова намазываемся солнцезащитным кремом, закапываем в песок Исаака, ваяем ему русалочий хвост. Счастливые часы тают, как разноцветный фруктовый лед; краски смешиваются в упаковке. Когда настает пора уходить, я удаляюсь на несколько ярдов – в списке пляжных дел остался один пункт. Еще раньше Исаак нашел для меня среди утесов палочку, и этой-то палочкой я вывожу на песке «здесь была Виви», даром что прибой в один прием все смоет.

– Что, еще одна?

Джонас стоит за спиной, смотрит на мою работу. Значит, он меня за этим занятием уже заставал. Пару дней назад я его уговорила высадить за домом цветы. Младшие взялись копать, мы им помогали, я по ходу дела рассказывала о биологии, о подсолнухах, как они растут. Импровизировала, но это нормально. Дошла очередь до цинний. Я достала из сумки обрывок чека и на краешке написала «здесь была Виви». Бумажку я зарыла в темную землю рядом со свежевысаженными почти-растениями. Представила: когда цветы вырастут, я все еще буду где-то рядом. Мы так вывозились, что пришлось по очереди лезть под летний душ. Джонас сказал, им несколько лет никто не пользовался. И знаете, что? Такая жизнь – с летним душем и пляжем под боком – мне очень, очень по вкусу. Иллюзия, что можно ливень с грозой устроить, когда заблагорассудится.

– Вив.

Джонас чуть подталкивает меня локтем, выводит из раздумья.

– Зачем ты это делаешь? К чему все эти записи?

– К тому, что время быстротечно. Океан был задолго до нас и останется после нас. И почти все деревья, и многие животные. Странно и даже как-то дико, правда? Представь, моя одежда меня саму переживет.

Не могу сдержать вздох. Вот бы жить вечно!

– Я просто ищу способ закрепиться в мире. Пусть мой автограф протянет чуточку дольше, чем я сама; пусть останется в тех местах, где мне было хорошо. Понимаешь?

Джонас сует руки в карманы, раскачивается на пятках. На нем темные очки, но я-то вижу – он всматривается в каждую букву.