В ту ночь странники покинули Ултар, и больше в тех краях их никто не видел. Горожане немало обеспокоились, обнаружив, что из города исчезли кошки, все до единой. Каждый очаг, каждый дом лишился своих питомцев: больших, маленьких, черных, полосатых, рыжих и белых. Дряхлый Кранон, городской глава, клялся, что темнокожие чужаки похитили всех кошек, отомстив за убийство котенка Менеса, и призывал проклятия на головы чужестранцев и мальчишки. Но тощий писец Нитх заявил, что если кого и стоило подозревать, то лишь старого батрака с его женой, чья ненависть ко всем кошачьим была общеизвестна, и что в последнее время те совсем осмелели. Все же никто не рискнул винить в случившемся это мерзкое семейство, даже когда маленький Атал, сын трактирщика, заверил всех в том, что видел, как на закате все кошки Ултара собрались в том проклятом саду, в тени деревьев, построившись в две шеренги, и медленно и с торжеством расхаживали вокруг хибары, будто проводили некий неведомый звериный обряд. Но никто не знал, сколько правды было в словах столь маленького мальчика, и хотя все боялись, что их кошки сгинули в лачуге пары злобных стариков, никто не смел попрекать старого хрыча на его гнусном и мрачном подворье.

Так, в бессильной злобе, заснул городок Ултар, и о чудо! Пробудившись на заре, его жители увидели, что каждая кошка вернулась в свой дом! Большие и малые, черные, серые, полосатые и рыжие – все были здесь. Шерсть их лоснилась, вид у них был упитанный, и все они мурчали от удовольствия. Немало удивившись, все разом бросились обсуждать случившееся. И снова дряхлый Кранон заговорил о том, что темнокожие чужестранцы были виновниками пропажи, ведь до сих пор ни одна кошка не вернулась живой из лачуги старика и его жены. Но все сошлись на том, что их питомцы отказывались от предложенного мяса; нетронутыми остались и кошачьи мисочки с молоком. Целых два дня лощеные, ленивые кошки Ултара не прикасались к еде и только дремали у огня или нежились на солнышке.

Прошла целая неделя, прежде чем горожане заметили, что с заходом солнца в лачуге под сенью дубов больше не горит свет. Тощий Нитх вспомнил, что с того дня, как пропали все кошки, никто не видел ни старого батрака, ни его жену. Минула еще неделя, и городской глава, преодолев свой страх и вспомнив о своем долге, отважился нанести визит в необычайно притихшую хибару, предусмотрительно прихватив с собой кузнеца Шанга и камнетеса Тхула в качестве свидетелей. Выломав хлипкую дверь, на земляном полу они нашли лишь два скелета, обглоданных дочиста, да нескольких жуков, что шарились в темных углах.

Тогда среди наиболее влиятельных горожан Ултара поднялся шум. Лекарь Затх ожесточенно спорил с Нитхом, тощим писцом; Кранона, Шанга и Тхула засыпали вопросами. С пристрастием допросили даже маленького Атала, сына трактирщика, в награду накормив сладостями. Было много разговоров о старом батраке и его жене, о караване темнокожих чужестранцев, о мальчике Менесе и его черном котенке, о том, как молился Менес, и что видели в небе, когда он возносил молитву, о том, что делали кошки в ту ночь, когда ушел караван, как и о том, что нашли в лачуге под сенью деревьев в том постылом саду.

В конце концов, городские власти приняли закон, что стал предметом толков для купцов Хатхега и о котором судачили путешественники в Нире; тот, что гласил: в Ултаре никому из людей не дозволено убивать кошек.

Во сне Куранес видел город в долине, и морской берег за ее пределами, и снежную вершину, что высилась над морем, и ярко раскрашенные галеры, уходившие из гавани навстречу далеким землям, где море встречается с небом. Свое имя Куранес также обрел во сне, ведь когда он бодрствовал, его называли иначе. Быть может, сны, где он носил новое имя, были естественны для него; он был последним из своего рода, один среди безразличных миллионов Лондона, и лишь немногие могли говорить с ним и напомнить ему, кем он был на самом деле. У него не было больше ни состояния, ни земель, и то, как к нему относились окружающие, его не заботило; он предпочитал видеть сны и писать об увиденном. Над тем, о чем он писал, смеялись те, кому он показывал свои заметки, и спустя какое-то время он начал сторониться людей, а после и вовсе прекратил писать. Чем больше он отдалялся от окружающего мира, тем удивительнее становились его сны; не стоило и пытаться доверить бумаге то, о чем он грезил. Куранесу было чуждо все современное, и образ его мыслей отличался от писателей тех лет. В то время как они тщились сорвать причудливые покровы вымысла с жизни, стремясь обнажить реальность во всей ее безобразной наготе, Куранеса занимала одна лишь красота. Когда ни правда, ни опыт не в силах были открыть ее, опорой в поисках ему продолжали служить фантазия и иллюзии, и он обрел ее на пороге собственного дома, меж смутных воспоминаний о сказках и мечтах своего детства.