Теперь, Билл, расскажу, почему я думаю, что мне пришел конец. Помнишь, в августе прошлого года, перед самым моим отбытием в Канзас со стадом, старика Джоэла – раба полковника Генри – и его жену нашли мертвыми? Они жили у дубравы неподалеку от ручья Завалла. Его супругу звали Иезавель, и в народе ходили слухи, будто она настоящая ведьма. Мол, предсказывала судьбу и все такое. Высокая, статная, с кожей скорее желтоватой, нежели черной, – намного моложе Джоэла, и что она только в этой ветоши нашла? Вот это был интересный вопрос, ну а в байки о ведьмовстве я, ты сам знаешь, не верю. Ну или не верил. До поры.

Когда мы собирали скот в дорогу, на закате я оказался возле ручья Завалла. Моя лошадь устала, а я проголодался – вот и решил завернуть к Джоэлу и попросить его приготовить мне что-нибудь поесть. Я подъехал к его дому посреди дубовой рощи, когда Джоэл колол дрова, а Иезавель тушила говядину на открытом огне. Я помню, что на ней было красно-зеленое клетчатое платье… Вряд ли я это когда-нибудь забуду.

Они попросили меня зажечь свет; я так и сделал, а потом уселся и съел сытный ужин. После этого Джоэл принес бутылку текилы, мы выпили, и я сказал, что могу обыграть его в кости. Он спросил, есть ли у меня кости. Я ответил, что нет, но у него кости нашлись; он предложил играть по ставке в пять центов за ход.

Итак, мы стали играть в кости, пить текилу, и я был сыт до отвала, но Джоэл выиграл все мои деньги – около пяти долларов и семидесяти пяти центов. Это меня разозлило, и я решил уехать, вот только хотел еще выпить на дорожку. Но он сказал, что бутылка пуста. Я велел принести новую бутылку. Джоэл заявил, что больше выпивки у него нет, и я разозлился пуще прежнего, начал ругаться и оскорблять его, потому что был пьян в дым. Иезавель подошла к двери хижины и уговаривала меня ехать с миром, но я сказал ей, что свободен, белокож и молод – мне двадцать один, – так что ей следует поостеречься: я считаю ее хорошенькой и не побрезгую квартеронкой[5].

Тогда Джоэл разозлился и сказал, что на самом деле у него есть еще немного текилы в хижине, но мне он ее не даст, даже если я буду умирать от жажды. Я разозлился:

– Черт побери! Ты напоил меня и вытряс мои деньги с помощью крапленых костей, а теперь оскорбляешь меня? Я видал негров, которых вешали и за меньшее.

Он сказал:

– Не имеешь права называть мои кости краплеными, после того как ел мою говядину и пил мою текилу. Ни один белый человек не может так поступить. Я-то не лыком шит, ничуть не хуже твоей породы!

Я сказал:

– Будь проклята твоя черная душа! Выходи, будем драться на кулаках. Я размотаю тебя по всей округе, старый ты пень!

Он сказал:

– Никого ты не «размотаешь», белый человек. – Затем этот сумасброд схватил нож, которым как раз резал говядину, и как побежит на меня! Ну, я выхватил револьвер и дважды ему в живот выстрелил. А когда он упал, я подошел и пальнул еще раз – прямо в голову.

Затем с криками и проклятиями на меня пошла Иезавель со старым дульнозарядным мушкетом наперевес. Она направила его на меня и нажала на спуск, но капсюль лопнул, выстрела не последовало; я закричал, чтобы она отошла, – иначе, мол, угрохаю и ее. Тогда она поперла на меня и замахнулась мушкетом, как дубиной. Я уклонился, и она ударила меня вскользь, поцарапав мне висок, а я приставил пистолет к ее груди и нажал на спуск. Выстрел отбросил ее на несколько футов назад, она покачнулась и упала на землю, прижав руку к груди; между пальцами текла кровь.

Я подошел к ней и стоял, глядя вниз, с пистолетом в руке, ругаясь и проклиная ее, а она подняла голову и сказала: