– Я понятия не имею, как долго я стою там, время течет, и каждая секунда – это век, каждая минута – маленькая вечность, и каждая новая вечность длиннее прежней. И вот тогда – о боже! – что это?

Он наклонился вперед, так что лунный свет нарисовал на его лице ужасную маску. Испуганное выражение, с которым он глядел в ночь, заставило всех нас задрожать, и мы через одного стали украдкой оглядываться через плечо.

– На этот раз – не просто ночной ветер шелестит, – прошептал Фейминг. – Что-то эту траву заставляет шуршать – будто по полю тащат что-то большое… длинное… тяжелое. И вдруг – шорох, прямо где-то у крыши дома, а потом – чуть тише – перед дверью… Скрипят петли, дверь медленно прогибается вовнутрь… сперва чуть-чуть… потом еще немного…

Фейминг вытянул руки перед собой, как будто пытался опереться на что-то, и тяжело задышал.

– Я знаю: надобно мне налечь на дверь и всеми правдами и неправдами держать ее запертой, да вот только не могу я шелохнуться! Стою там, как корова на убой, а дверь все скрипит и скрипит… но не поддается! Не попасть гадине просто так в дом!

Снова облегченный вздох прошел среди нас, слушателей. А рассказчик протер потный лоб дрожащей рукой.

– Всю ночь посреди комнаты торчу, неподвижный, как картина, разве что иногда поворачиваюсь на звук – пытаюсь понять, где эта гадина теперь шуршит. Слежу за звуком не только ушами, но и глазами – да, оказывается, бывает и такое! Иной раз совсем его не слышу, вроде как даже на несколько минут он стихает. Но я тогда совсем уж от страха весь обомлеваю – а ну как она пробралась-таки ко мне, сюда? Верчу головой по сторонам, хотя – уж не знаю, с чего вдруг – страшно боюсь шуметь, и не оставляет чувство, будто отродье это где-то прямо за спиной. И снова где-то что-то шуршит, и снова я на месте замираю…

А потом наступает такой момент, когда я сам себя осознаю во сне, – когда разум, что по яви меня ведет, первый и единственный раз прорезается в этом мороке. До этого я вовсе не понимаю, что сплю, все для меня реально – а потом вдруг отстраняюсь, подмечаю, что не все тут гладко, и буквально вижу эти тропинки, по которым откуда-то издалека приходят ко мне все эти змеиные наваждения. И сам я – эго мое, или как там говорят? – как бы надвое разваливаюсь: обе половины друг от друга не зависят, и рука правая не ведает, что творит левая, хоть они и из одного тулова растут. Вот только я-спящий с собой-бодрствующим-во-сне повязан, и дела наши плохи… это уже не просто тропинки, это цепи, узлы – по ним от меня к другому себе и жизнь, и мысль течет… знаю-знаю: не так-то просто это уразуметь и объясняльщик из меня не ахти какой… в общем, я чувствую – и та моя часть, что во сне, и тот я, что сейчас перед вами, – что оба мы можем умереть от этой гадины, вот настолько крепко сцеплены.

Пока я стою во сне, меня охватывает непреодолимый страх, и я уверен, что скоро змея поднимется и будет смотреть на меня через окно. Во сне я знаю, что если такое произойдет – я сойду с ума. И это впечатление закрепляется в моем реальном уме с такой силой… не всегда оно одинаково, не всегда одним путем приходит, но я вам скажу одно: если когда-нибудь во сне эта гадина поднимет уродливую башку и уставится на меня – не миновать того, что проснусь я окончательно свихнувшимся, буйнопомешанным.

Слушатели беспокойно всколыхнулись.

– Боже упаси! Разве не чудовищная перспектива, – пробормотал Фейминг, – уступить сумасбродству – и навек застрять в одном и том же сновидении! В нем стою я, и век уходит за веком – ужасно много времени проходит, покуда в окна не вползает слабый серый свет, покуда не стихает вдалеке шорох… и вдруг – алое, истощенное солнце лезет по небу на восток. Я оборачиваюсь, смотрю в зеркало – и вижу, что мои волосы стали совсем белыми. Я натыкаюсь на дверь, рывком открываю ее. Перед глазами – ничего, кроме только широкой борозды, вниз по холму от дома – и дальше, через пастбище. Не сюда, на холм, а в обратном направлении – смекаете почему? Я бросаюсь бежать вниз по склону – и дальше, и дальше, через травянистые поля. Бегу и хохочу как безумный, пока ноги у меня не подламываются от изнеможения. Тогда валяюсь на земле, пока силенок не подкопится бежать дальше…