Однако я продолжил «обращать внимание», не знаю уж, почему, может, потому, что никогда не любил аристократов, и ведь лучше бы, конечно, я пропустил всё это мимо взора своего, но товарищи! Я же не знал тогда, к чему всё это приведёт! Да и девушка была такая хорошенькая, хотя, конечно, по сравнению с этим аристократом выглядела она уже совсем простенько. Я уж подумал, вряд ли он к ней прицепится, зачем эдакому аристократу и буржую простые грустные девушки из простого рок-клуба. Но ведь он прицепился. Конечно, за грохотом и рёвом следующей группы, игравшей после Insight’a, я не мог слышать, о чём у них шёл разговор. Он вроде бросил ей что-то небрежно, эдак аристократически смахнув пылинку с манжеты, и тут… И тут как же у неё вдруг изменилось лицо. Как будто она всю жизнь ждала это небрежной фразы, как будто теперь её существование внезапно обрело смысл, и что там какие-то бросившие парни и проблемы с родителями! Глаза её раскрылись, лицо чудно преобразилось, и теперь стало по-настоящему красивым, да что я говорю – прекрасным, освещённым изнутри, робкая улыбка заиграла на её губах, и когда изящным жестом она поправила волосы и полуобернулась к своему собеседнику, я понял, что красивее неё я в жизни не видел ни одной девушки. Даже в кино и на фотографиях. Вот только что-то тревожило в выражении её лица. Как будто это была очень красивая кошка. Что же за сравнение, о несчастье, опять сочтёте сумасшедшим. Хорошо, скажу так. Да, её красота внезапно очень много приобрела. Но в то же время сама она очень много потеряла – вы понимаете, что я хочу сказать? Её взгляд стал пустым, раньше в нём была грусть, а теперь в нём не было буквально ничего. Но ничего в нём не было только пару секунд. Потом в нём загорелся странный огонь, и хоть вы меня тресните, это был огонь похоти.

А он – этот аристократ – наклонился к ней, и как ни в чём не бывало продолжал вещать ей что-то на ушко, и я воочию увидел, как этот огонь разгорается в ней, и становится уже пожирающим пламенем – у неё даже лицо переменилось, и скажу я вам, это лицо мне уже не очень нравилось. Тут он, видимо, что-то спросил, она слегка отвернулась, нахмурилась, как будто вспоминала что-то, и вдруг сквозь паузу в грохочущей рок-мелодии я услышал её ответ: «Наташа…» Да ведь она же вспоминала собственное имя!

С этого момента я уже следил за ними осознанно. Паранойя, сумасшествие, скажете вы, и будете по-своему абсолютно правы. Потому что вас там не было, и вы не видели, как меняется лицо у девушки, услышавшей всего-то пару слов от совершенно незнакомого человека. И что было потом.

Аристократ наш выпрямился, небрежным жестом подозвал бармена – и тот, хоть и был занят смешиванием коктейлей для большой компании, сидевшей поодаль, всё бросил, подошёл, как ведомый на ниточке, выслушал заказ, поклонился – вы когда-нибудь видели, чтобы бармены кому-то кланялись?! – и немедленно пошёл, откупорил бутылку красного вина, налил в высокий фужер и поставил на стойке перед девушкой. Вот тут-то меня и проняло по полной. Потому что аристократ мой только глазами эдак повёл на фужер, и ручка девушки, как у марионеточной куклы, дёрнулась, пошла над стойкой и обхватила фужер. Затем аристократ слегка двинул гладко выбритым подбородком (здесь я обратил внимание, какая у него была бледная, даже не просто бледная, а просто-таки белая, как рыбье брюхо, кожа), и девушка подняла фужер, поднесла у губам, и стала пить, но почему-то неумело, и тонкие струйки красного вина потекли у неё из краев губ прямо на белую кофточку, но она как будто не замечала этого, и всё пила, пила, но ведь она же не была настолько пьяной, я же видел… И она допила вино, залив им свою кофточку, как будто кровью, и тогда мне стало страшно, страшно по-настоящему, но отвернуться и забыть обо всём я уже не мог.