Глава, в которой развивается мысль о машине как рукотворном чуде, а техника сравнивается с магией и связывается со страхом смерти.

Когда герцог Эрнст во время своего путешествия на Восток столкнулся с неизмеримым богатством, он счел это чудом. Когда он восхищался техническими достижениями города Гриппия, он тоже говорил о чуде. И когда Бог спас его от смертельной опасности, он поблагодарил Его за чудо. То, что он пережил, вероятно, было достаточно поразительным, чтобы считаться чудом; как именно это происходило и кто был автором чуда, имело второстепенное значение[115].

Чудеса могут развлекать, убеждать, исцелять, запугивать, демонстрировать силу и даже оживлять мертвых. Поэтому очевидно, что люди во все времена не хотели оставлять богам возможность влиять на ход событий. Они хотели сами творить чудеса. Для этого они создали определенные методы, которые они объединили под общим названием «магия».

Создание машин долгое время было одним из направлений магии. Еще в XVII веке название книги английского теолога и естествоиспытателя Джона Уилкинса о машинах звучало так: «Математическая магия, или чудеса, которые могут быть достигнуты средствами механической геометрии» (Mathematical Magick: or, The Wonders That May Be Performed by Mechanichal Geometry).

Работа была впервые опубликована в Лондоне в 1648 году. В первом томе рассматриваются простые архимедовы машины, такие как весы, рычаги, колеса, шкивы, клинья и винты, во втором – боевые машины и автоматы. Уилкинс был особенно увлечен летающими машинами.

Автоматы принадлежали к сфере магии, потому что, во-первых, они вмешивались в природу, а следовательно, были рукотворными чудесами, во-вторых, требовали эффектной инсценировки и, в-третьих, вдыхали жизнь в мертвые вещи.

С течением веков мнение на этот счет изменилось. Магия и машины были отделены друг от друга: вмешательство в природу считалось магическим, только если оно основывалось на всемогуществе мысли и силе языка, тогда как механика должна была опираться на математику, геометрию и законы природы. Более того, в эпоху Просвещения эти две области были иерархизированы: наука и техника теперь рассматривались как прогресс по сравнению с магией. Позднее, уже на третьем этапе, в немецком идеализме и романтизме, этот прогресс был интерпретирован как отчуждение от природы: магию отождествили с жизнью, а машину – со смертью.

Зигмунд Фрейд (1856–1939) и Эрнст Кассирер (1874–1945) – представители ассимилированной еврейской буржуазии, глубоко приверженные идеалам Просвещения, которому они были обязаны тем, что вообще могли участвовать в немецкой интеллектуальной жизни, рано поняли, что мифический иррационализм национал-социализма грозит уничтожить достижения Просвещения. Поэтому то, что они представляли научное преодоление магии как прогресс, было не просто философской позицией, а экзистенциальной необходимостью. Так, Кассирер однозначно оценивает переход от магии к технологии как прогресс:

Если сопоставить мировоззрение культурных и первобытных народов, то глубокий контраст, существующий между ними, пожалуй, ни в каком другом отношении не проявляется так отчетливо и так ясно, как в том направлении, которое принимает человеческая воля, чтобы стать хозяйкой природы и постепенно овладеть ею. Тип технического желания и свершения противопоставляется типу магического желания и свершения. Из этого первоначального противопоставления пытались вывести всю совокупность различий, существующих между миром культурных народов и миром первобытных народов. Человек ранних времен и человек на более поздней ступени отличаются друг от друга так же, как магия отличается от техники: первого можно назвать