Слово «отрицание» повторялось без конца. Это считалось безусловным, неоспоримым фактом: жертвы отрицают случившееся, семьи отрицают случившееся, маньяки-педофилы отрицают случившееся. «Отрицание» – ответ на все вопросы. Если обвиненным членам семьи нечего сказать, так это потому, что они виноваты; если они утверждают, что невиновны, значит, они пытаются что-то скрыть; если их воспоминания отличаются от воспоминаний жертвы, то они отрицают случившееся. На любой вопрос находился ответ, и в нем всегда было слово «отрицание».

– Вся твоя семья отрицает случившееся, – сказал Эрин ее психотерапевт.

– Но подождите минутку, – ответила Эрин, чувствуя гнев и желание защищаться. – Вы так говорите, как будто уверены в том, что я жертва инцеста, хотя я до сих пор не знаю, что со мной произошло.

– Многие мои клиенты, пережившие инцест, не помнят, что с ними случилось, – ответил психотерапевт. – Большинство из них отрицают случившееся.

Если клиентка «отрицала случившееся», ей просто нужно было работать усерднее. Когда Элизабет усомнилась в необходимости тратить столько времени на поиск воспоминаний, которых вообще могло не существовать, ее психотерапевт ответил: «Тебе становится хуже, потому что ты недостаточно стараешься». Когда Лора отказалась участвовать в некоторых сеансах автоматического письма, ее психотерапевт сказал, что она убегает от своих проблем. «Ты просто не хочешь много работать», – сказал он. Позже, когда у Лоры появилось воспоминание о том, как маленький мальчик накрыл подушкой ее лицо, когда она была младенцем, ее психотерапевт начал постоянно задавать один и тот же вопрос: «Когда ты примешь тот факт, что твой брат пытался тебя убить?» – пока она в конце концов не согласилась, что брат пытался ее задушить.

«Мои психотерапевты подталкивали меня и заставляли “вспоминать” все больше и больше, несмотря на то что у меня начали появляться симптомы психоза во время сеансов, – говорит Мелоди. – Я быстро теряла способность проводить грань между собственным воображением и реальными воспоминаниями».

Памела прикладывала огромные усилия, чтобы хоть что-нибудь вспомнить, поэтому ее психотерапевт попробовал новый подход. «Ты слишком сильно стараешься, – объяснил он. – Наберись терпения. Часто достаточно просто пройти терапию для того, чтобы запустить процесс восстановления. Воспоминания придут, когда ты будешь готова».

По мере того как внешнее и внутреннее давление на пациенток усиливалось, они все чаще не выдерживали такого напряжения. У Мелоди случился нервный срыв. Элизабет совершила попытку самоубийства. Брак Памелы начал разваливаться. Депрессия Эрин стала только усугубляться. Лору пожирал гнев, страх и подозрения. Они размышляли: есть ли на свете хоть один человек, которому они могли бы доверять?

Четверо из пяти женщин получали препараты от депрессии, гнева, тревоги и склонности к самоубийству. Мелоди принимала четыре различных препарата. Эрин выписали прозак. Лора пила снотворное, препараты от депрессии, препараты «для укрощения гнева, препараты практически от всего». Элизабет принимала лоразепам от тревоги и высокую дозу антидепрессанта тразодона, одним из побочных эффектов которого была сонливость, поэтому она спала по 15–20 часов в сутки.

Прошло совсем немного времени, прежде чем воспоминания начали вторгаться в их память, заполоняя ее. Сперва воспоминания всплывали внезапно, как неожиданные назойливые картинки или видения, нарушавшие привычный ход жизни. Они появлялись без предупреждения – пока женщины чистили зубы, пылесосили, отодвигали стул, чтобы сесть за обеденный стол, или дремали. Позднее, когда эти искаженные картинки (зловещая ухмылка, вытянутая рука, крик ужаса, женская грудь, эрегированный пенис, недоношенный плод) прочно оседали в их сознании, женщины начинали думать, что из этого было реальным, а что нет. Неужели они когда-то своими глазами видели эти жуткие, гротескные картины? Если нет, то откуда они взялись?