Несмотря на столь многообещающее начало, экономисты XIX в. не развили тему пессимистичного предубеждения. Бастиа и Ньюкомб практически не касались этой темы. Социалисты XIX в., предсказывавшие обнищание рабочего класса, все‐таки столкнулись с интеллектульным противодействием со стороны экономистов. Но социалистические пророчества коренились не в пессимизме как таковом, а во враждебности к рынку. Экономисты часто высмеивали социалистов за их оптимизм в отношении грядущей социалистической утопии[179].
Оппонентов страшилок в XIX в. легче отыскать в области социологии. Алексис де Токвиль порицал пессимизм как «тяжелую болезнь нашего времени»[180]. Герберта Спенсера расстраивало, что «чем больше улучшаются условия жизни, тем громче звучат голоса их критиков»[181]. Когда такие проблемы, как дурное обращение с женщинами, неграмотность или бедность, являются серьезными, население воспринимает их как должное. Когда происходит улучшение условий жизни, люди начинают все больше считать, что никогда еще все не было так плохо.
«Однако хотя улучшение физического и ментального состояния масс происходит намного быстрее, чем раньше, хотя снижение уровня смертности доказывает, что жизнь перестала быть столь тяжелой, становятся все слышнее стенания о том, что пороки существующего строя настолько ужасны, что исправить их может только социальная революция. Несмотря на наличие очевидных улучшений… со все возрастающим неистовством провозглашается, что дела идут так плохо, что существующее общество нужно разрушить и перестроить в соответствии с другим планом»[182].
Даже ведущие оптимисты признают, что в современную эпоху пессимистичное предубеждение усилилось. Херман утверждает, что оно достигло апогея вскоре после Первой мировой войны, когда «разговоры о закате западной цивилизации, стали столь же естественны, как дыхание. Единственным дискуссионным вопросом оставалось не то, был ли Запад обречен, а то, почему он был обречен». При этом, как ни странно, уровень пессимизма продолжает оставаться очень высоким: «Хотя интеллектуалы предсказывали неизбежный крах западной цивилизации на протяжении последних более чем 150 лет, влияние пессимизма росло в этот период быстрее, чем когда бы то ни было в истории»[183].
Как может высокий уровень пессимизма сосуществовать с постоянно растущим уровнем жизни?[184] Хотя со времени Первой мировой войны уровень пессимизма снизился, разница между объективными условиями и их субъективным восприятием сейчас, возможно, больше, чем когда бы то ни было[185]. Грег Истербрук высмеивает неспособность жителей развитых стран осознать свою удачу: «Наши предки, которые неустанно трудились и шли на жертвы в надежде, что их потомки когда‐то будут наслаждаться свободой, комфортом, будут здоровыми и образованными, были бы расстроены, увидев, как мы сейчас упорно отрицаем, что у нас все это есть»[186].
Как и Давид Юм, экономисты Кокс и Алм объясняют наш пессимизм фундаментальными свойствами человеческой психологии: «Настоящее почти всегда бледнеет перед старыми добрыми днями». Мягкие формы этого предубеждения поддерживают на стабильном уровне недовольство состоянием экономики: «Любители поностальгировать часто игнорируют улучшения в качестве товаров и услуг, но любят вспоминать цены, которые они когда‐то давно платили за самые дешевые виды продуктов»