Как уже было сказано, русский термин "семья" изначально описывал коллектив домашних слуг. Вдобавок к этому и привычные нам сегодня слова "ребёнок", "ребята" также описывали только детей слуг, поскольку они также были включены в обслуживание домашнего хозяйства господина (старорусское "робята" – от "работа", "раб", "рабство") (Найденова, с. 301; Трубачёв, с. 40). Таким образом, в славянских языках в слове "робёнок" акцент делается не столько на детстве, сколько на подневольности. Русское "холоп" (несвободный человек) связано со словом "хлопец" – "мальчуган", "мальчик", "парень" (Данилевский, 1998, с. 266). Из описанного можно видеть, как некоторые термины, позже вошедшие в концепцию близости ("семья", "ребёнок"), изначально зарождались для описания отношений никак не родственно-эмоциональных, а во многом именно хозяйственно-иерархичных. Это, в свою очередь, отсылает нас к уже многократно обоснованному факту, что в прежние эпохи (вплоть начала XX века) ни брак, ни семья не создавались из "нежных чувств", как наивно принято думать об этом сейчас (Вейн, 2017, с. 60; Зидер, 1997, с. 59; Шлюмбом, 2003, с. 634). Ещё недавно семья и брак были связаны с организацией и ведением хозяйства. Говорить о нежности и любви, как мы это понимаем сейчас, относительно прошлого очень трудно. "Брак был слишком важным экономическим и политическим институтом, чтобы вступать в него на основе исключительно такого иррационального мотива, как любовь", пишет историк семьи и брака Стефани Кунц (Coontz, p. 7) (см. дальше "Супружеские отношения прошлого"). "Такие семьи были прочными, но обычно не очень приятными для проживания в них" (Коллинз, 2004, с. 546).
В Древнем Риме эмоциональная дистанция между родителями и детьми была колоссальной (Вейн, 2017, с. 31), и ребёнок обращался к отцу не иначе как "господин" (domine), и даже вплоть до современности дети редко обращались к родителям на "ты", а только на "Вы" (Шлюмбом, 2007, с. 164). Как красочно обозначил русский историк, "между родителями и детьми господствовал дух рабства, прикрытый ложной святостью патриархальных отношений" (Костомаров, с. 155).
"Семья очень связана с хозяйственным строем и имеет мало отношения к любви. Элементы рабства всегда были сильны в семье, и они не исчезли и до настоящего времени. Семья есть иерархическое учреждение, основанное на господстве и подчинении. В ней социализация любви означает её подавление" (Бердяев, 1991, с. 268).
В источниках Древней Руси (X–XV вв.) трудно обнаружить признаки эмоциональных отношений между матерью и ребёнком (Пушкарёва, 1996а, с. 311), но как раз много фактов, указывающих на так называемую "традицию любящего небрежения" со стороны родителей к детям. То есть всё описанное вовсе не означает, что родители прошлого не любили своих детей – любили. Только несколько иначе, чем привычно нам сейчас. Возможно, даже настолько иначе, что нам сейчас сложно назвать это любовью. Как замечает Ллойд Демоз, "нежность к ребёнку чаще всего выражалась, когда он спал или был мёртв, то есть, ничего не просил. Лишь когда ребёнок уже умер, родитель, до того неспособный к эмпатии, рыдая, обвиняет себя. Разумеется, это не любовь (родители прошлого имели о ней смутное представление)" (с. 32). Больше похоже на современное отношение к домашним животным – вроде и любим, и эмоции какие-то есть, но в случае чего можем и другим хозяевам отдать – надолго или навсегда. Арьес прямо указывает, что "хоронили рано умершего ребёнка просто где придется, как закапывают сегодня какое-нибудь домашнее животное, кошку или собаку"