– Прошу прощения, – возразил Джек, – я рассуждал не о личностях, а вообще, о принципе прав человека.

– Ну, – возразил Гаскойн, – я первый раз слышу, что какой-нибудь мичманишка рассуждает так вольно; смотрите, не попасть бы вам впросак с вашими правами человека – на военном корабле рассуждать не приходится. Капитан принял это удивительно благодушно, но я бы все-таки советовал вам пореже затрагивать эту тему.

– Гаскойн дает вам очень разумный совет, мистер Изи, – заметил мистер Джолиф, – пусть ваши идеи справедливы – хотя я, признаться, не вижу, как их применить на службе Его Величества – но надо же быть благоразумным: об этих вопросах можно безопасно толковать на суше, но здесь, на военном корабле, это может сильно повредить вам.

– Человек свободен в своих действиях, – возразил Изи.

– Только не человек в мичманском мундире, – смеясь возразил Гаскойн, – и вы скоро сами убедитесь в этом.

– А между тем, именно ожидая найти равенство, я и решился пойти в море.

– Первого апреля, надо полагать, – подхватил Гаскойн. – Да вы это серьезно?

В ответ на это Джек произнес целую речь, которую Джолиф и Гаскойн слушали, не перебивая, а Мести с восхищением; когда он окончил, Гаскойн расхохотался, а Джолиф вздохнул.

– Мистер Изи, – сказал он, – советую вам дружески по возможности хранить ваши мнения про себя. Мы еще потолкуем с вами, и я объясню вам свои резоны.

Едва он перестал говорить, в каюту вошли Вигорс и О'Коннор, уже слыхавшие о ереси Джека.

– Вы еще не знакомы с мистером Вигорсом и мистером О'Коннором, мистер Изи? – сказал Джолиф Изи.

Джэк встал, вежливо поклонился, но те уселись, не ответив на поклон. Из всего, что Вигорс слышал об Изи, он вывел заключение, что над ним можно будет потешиться, и начал без церемоний:

– Так вы, любезнейший, явились на корабль, чтобы поднять здесь бунт вашими толками о равенстве? Вы вольничали за капитанским столом; но это, доложу вам, не подойдет и в мичманской каюте; кто-нибудь должен уступить, и вы уступите.

– Если, сэр, вы подразумеваете под уступкой то, что я должен подчиниться чьему-нибудь произволу, то могу вас уверить, что вы ошибаетесь. На том же основании, на котором я не позволю себе тиранить слабейших, я не потерплю тирании над самим собой.

– Черт возьми, какой, подумаешь, законник; ну, любезнейший, мы вам собьем спеси.

– Значит ли это, что я не стою на равной ноге с моими товарищами? – спросил Джек, взглянув на Джолифа.

Последний хотел отвечать, но Вигорс перебил его:

– Да, вы здесь на равной ноге со всеми – то есть имеете равное право на каюту, если вас не вытолкают за непочтение к старшим; имеете равное право на вашу долю провизии, если вам дадут ее; имеете равное право говорить, если не заставят прикусить язык. Словом, вы имеете одинаковое право со всеми делать и говорить все, что вы можете, но именно то, что вы можете, потому что слабейшего здесь припирают к стене, и в этом и есть равенство мичманской каюты. Ну-с, поняли вы это или нуждаетесь в практическом пояснении?

– Если так, то здесь не больше равенства, чем у дикарей, где сильный угнетает слабого, и единственный закон – право кулака – не больше, чем в любой школе на берегу.

– Подозреваю, что вы правы. Вы были в школе? Как там к вам относились?

– Так же, как вы собираетесь относиться здесь – там слабейшего припирали к стене.

– Ну, вот и намотайте это себе на ус, милейший, – сказал Вигорс.

Но в это время раздалась команда» убавить парусов!», положившая на время конец препирательству.

Мичманы поспешили наверх, кроме Джека, который не был еще приставлен к делу и потому остался внизу с Мести.