Отложив в сторону исписанные нервным, торопливым почерком листки бумаги, майор Николаи задумался. Описанные полковником Урбанским события больше походили на занимательный детектив, если бы не страшный, трагический конец, которым закончилась наполненная опасными приключениями и шиком жизнь человека, которого он считал своим хорошим товарищем.

«Это было страшное и ничем не оправданное убийство, которое санкционировал лично генерал Конрад, а майор Ронге и его подручные хладнокровно его совершили, – подумал Николаи, – и все шито-крыто. Свидетелей убийства практически нет. Почти не оказалось и тех, кто всерьез мог заподозрить убийство в контексте происшедших событий. Даже офицеры, что ездили в Прагу, включая Урбанского, могли просто узнать, что после их отъезда произошло самоубийство Редля – и ничего неожиданного и удивительного в этом для них не было. Узнав об этом, они, наверное, лишь вздохнули с облегчением и удовлетворением! Что и говорить, австрийцы умело замели все следы этого необычного и – страшного дела. Что же из всего этого трагического дела мне следует извлечь?» – задумался Николаи.

«Надо провести полную реорганизацию военной разведки. И в самом деле, ведь кайзер дал мне карт-бланш! Другой такой возможности у меня уже никогда больше не будет!»

1

Юнкер Аристарх Баташов, среднего роста, стройный юноша с яркими голубыми глазами, настойчиво пробивающимися рыжими усиками и светло-русой шевелюрой, всегда с огромным удовольствием облачался в свой парадный мундир. Но сегодня он одевался особенно тщательно, потому что предстояла встреча с таинственной незнакомкой – подругой сестры Лизоньки, с которой та училась в Смольном институте благородных девиц. Парадная форма юнкеров Николаевского кавалерийского училища, или, как любовно называли свою альма-матер николаевцы – Славной школы, была чрезвычайно нарядна и красочна. Надевая парадный мундир, который состоял из кивера драгунов наполеоновского времени, черного мундира с красными лацканами, красно-черного пояса и длинных брюк с красными лампасами при ботинках, Аристарх с замиранием сердца представлял себе, как будет купаться в восхищенных взглядах петербургских красавиц и как обязательно поразит в самое сердце прекрасную подругу Лизоньки. По тому, как он тщательно подгонял обмундирование, доводил до блеска обувь, к месту и не к месту щелкал каблуками, чтобы еще и еще раз услышать малиновый звон шпор, можно было догадаться, что юнкер собирается на свое первое и самое волнующее свидание.

Выйдя из ворот училища, Аристарх, прежде чем нанять извозчика, прошел несколько кварталов пешком, ловя на себе восхищенные взгляды изредка попадающихся на пути прохожих.

К Смоленскому собору, где договорился встретиться с сестрой и ее подругой, он подлетел на извозчике без четверти одиннадцать, немного пораньше, с тем чтобы заранее оценить обстановку и занять наиболее выгодную позицию. К его огорчению, у знаменитого храма уже околачивались юнкера других столичных военных училищ – два павловца и три михайловца.

Заметив юнкера Николаевского училища, все они поспешно отвернулись, с умным видом обсуждая достоинства и недостатки собора при организации круговой обороны. Больше всего усердствовали артиллеристы, которые утверждали, что пехота без пушек не продержится и часа. До Аристарха изредка долетали утверждения тех и других юнкеров, казалось, вот-вот готовых в споре схватиться друг с другом. Но неожиданно из храма вышел штаб-офицер, и юнкера, все как один став во фрунт, четко, каждый со своим училищным шиком, приветствовали его. Тем самым тема спора была исчерпана. Теперь военные, сплоченные нелюбовью к николаевцам, искоса поглядывали на Баташова, который, находясь на площади, оказался не только в центре внимания, но и в объятиях только что выглянувшего из-за туч не по-весеннему жаркого солнца. Видя, что наиболее удобные для свидания тенистые места у собора заняты явно агрессивно настроенными военными, ему ничего не оставалось делать, как со стойкостью оловянного солдатика стоять в ожидании девушек на самом солнцепеке. Пот градом выступил на лбу, заструился по спине, доставляя юнкеру, тщательно застегнутому на все пуговицы, неимоверные страдания.