Она начала привычную речь, которая включала в себя восемьдесят процентов преувеличений, пятнадцать процентов выдумки и пять процентов чистой магии.

– В мои годы, – начала она, – я умудрялась ходить на две работы, готовить трёхразовое питание для всей семьи, стирать вручную и учить тебя читать!

– Мне было три года, – напомнил я.

– А ты не представляешь, как трудно было учить тебя читать, когда ты всё время пытался съесть букварь!

Я не стал спорить. Её рассказы обычно начинались с исторического реализма, но быстро превращались в эпос, где она сражалась с бурями, драконами и бухгалтерскими отчётами одновременно.

– А сейчас ты чем занят? – спросила она, переходя к новой теме с грацией дирижёра, который неожиданно решил исполнить джаз вместо симфонии.

– Я… э… ищу работу.

– Работа – это прекрасно! – воскликнула она с энтузиазмом, который мог бы оживить музей восковых фигур. – В мои годы я…

– Я знаю, знаю, – перебил я, поднимая руки. – Ты была супергероем, который спасал мир между сменами.

– Не груби матери, – сказала она строго. – Мир я спасала только по субботам.

Я устало опустился на диван, всё ещё сжимая кирпич, который теперь казался мне символом моего экзистенциального кризиса.

– А что это у тебя? – спросила мама, заметив кирпич.

– Утешительный приз, – сказал я с сарказмом, который мог бы оттачивать ножи.

Она покачала головой.

– Ты бы лучше призы побед собирал, а не провалов.

– Спасибо, мама, – пробормотал я. – Очень помогает.

– Да что бы ты без меня делал, – сказала она, уходя на кухню с видом человека, который только что выиграл спор.

Я вздохнул, уставился на кирпич и подумал, что, возможно, моей следующей работой будет что-то попроще. Например, уборщик в космическом агентстве. Там хотя бы никто не ожидает, что ты заставишь кирпичи продавать сами себя.

Я вошёл в свою комнату и упал на кровать. Матрас подо мной прокряхтел, словно старый дед, которому слишком долго не меняли батарейки. Я окинул взглядом всё вокруг.

Комната выглядела так, словно дизайнером выступал человек, который одновременно был любителем минимализма и фанатом советского дефицита. Обои с выцветшими розочками держались на стенах исключительно из чувства долга. Шкаф, купленный ещё при Никите Сергеевиче, скрипел от каждого дуновения ветра, будто жаловался на свою жизнь. Телевизор с пузатым экраном стоял на тумбочке, на которой ещё пылился старый видик, давно испустивший дух. На полке стояли книги, которые я никогда не читал, но которые, по мнению мамы, делали меня умнее только от их наличия.

Я закрыл глаза, надеясь хотя бы на пять минут тишины и покоя. Но, как всегда, план провалился.

– Сходи, открой! – крикнула мама из кухни. – У меня «Очевидное невероятное»!

Я с проклятиями перевалился через край кровати и встал на ноги. Если кто-то пришёл, чтобы предложить мне поговорить о спасении души или продать ещё один пылесос, я готов был в этот раз не церемониться.

– Да кого нелёгкая опять принесла, – пробурчал я себе под нос, подходя к двери.

Взгляд в глазок не дал никаких ответов. На лестничной клетке было пусто, как в советском продуктовом магазине после обеда.

– Может, сосед чего хотел, но передумал? – подумал я вслух и собрался уже возвращаться в комнату.

Но не успел сделать и шага, как раздался новый, на этот раз более настойчивый стук.

– Да что за чертовщина? – пробормотал я, снова глядя в глазок. Ничего. Лестничная клетка продолжала притворяться, что тут никто не живёт.

Кажется, я начинал догадываться, что происходит. Наверное, дети из соседнего подъезда решили позабавиться. В другой раз я, может, даже оценил бы их креативность, но сегодня мне было не до шуток.