Они помолчали, думая о своем.

– Все равно, чем заниматься, – нарушила тишину травница. – Лишь бы не здесь.

– Не самое унылое место. Есть и похуже. Мне говорили, что есть тюрьма в горном ущелье, куда никогда не заглядывает солнце. Ее перестроили из замка горцев. Только Смотрительница и ее помощницы живут на самом верху, откуда виден свет. Там вечная тень, сырость и холод, пронизывающий до костей. Многие умирают от кашля или попросту замерзают за ночь.

Девушки ступили на тропинку, петляющую между дюнами. Из-под толстого слоя песка то и дело выглядывал какой-нибудь обломок доски или обтесанный конец бревна, выпавшего из венца. Неумолимый ветер незаметно заносил строения. Не успеешь заметить, и на крыше твоего дома целый бархан! Если же дюна приближается вплотную к стенам и наваливается сверху – пиши пропало. Под исполинским весом прогибаются балки, ломаются стропила и скрипит сруб. В одно мгновение все может рухнуть, и брошенные дома, стоявшие в ближайшем к морю ряду, пали первыми жертвами стихии.

Самое страшное произошло в тот день, когда песок добрался до кладбища. Пройдя по небольшому погосту, дюна перемолола оградки и подняла из стылой земли кости. С тех пор покойников хоронили в огне, а пепел или закладывали под валунами у скал, или, если не осталось родственников, развеивали над морем.

То и дело теряющаяся под наносами песка тропинка вывела к границе поселения, где им навстречу пробиралась Ольга.

– Девочки… – замялась женщина, отводя взгляд. – Я зашла к вам, когда вас не было. Аня, твоя мама…

Анна бросилась к дому. Марина едва успевала за подругой и догнала ее у входной двери. Ввалившись внутрь, дава с надеждой позвала:

– Ма-ам?

Вбежав на кухню, девушка упала на колени у лежащего на полу тела. Весь мир перевернулся перед ее глазами, и она отчаянно не хотела верить в произошедшее.

Потрясенная Марина застыла в проеме, мгновенно позабыв о своих неудачах и страхах, теперь казавшихся мелочными.

Ощущая душевную боль подруги, травница осмотрела кухню, ибо у нее не было сил смотреть на убитую горем Анну. Какое-то сомнение, сравни наваждению, коснулось ее сознания. Что-то не давало ей покоя. Что-то настораживало во всем произошедшем. Нет, не смерть, заглянувшая сюда, была причиной. Нечто иное.

Осматривая знакомую по каждому сучку, до последней царапины комнату, Марина заметила пустой пузырек, откатившийся в угол и застывший над щелью между половыми досками. Наклонившись, травница осмотрела его со всех сторон и осторожно понюхала.

– Аня, – позвала она, и было нечто такое в ее голосе, что та повернулась.

– Ты когда-нибудь видела его у матери?

Дава отрицательно мотнула головой – говорить она не могла.

Марина еще раз поднесла к носу пузырек и резко отстранилась. На ее лице застыла гримаса ужаса.

– Это яд, – прошептали ее побледневшие губы.

Девушки долго смотрели друг на друга, медленно приходя в себя от потрясения.

Человек в пальто рассматривал неприглядное здание перед собой. То был обычный кабак на одной из грязных улиц Девятипалово. Хотя назвать улицами сеть изломанных проездов, протискивающихся между накренившимися в разные стороны домами нельзя в полном понимании этого слова. Прорезающие в разных направлениях печально известный злачный район, они выходили к порту, заболоченной пойме и складскому кварталу. Зажатый между естественными преградами к росту, находящийся на отшибе, район был внебрачным уродливым ребенком, от которого поспешно отказался город.

Его словно не замечали. О нем старались не говорить. Воспринимали как ужасную опухоль, что нельзя отрезать. Приходить сюда считалось рискованным мероприятием. Оставаться на ночь было смертельно опасно. Это было дно, отхожая яма, куда рано или поздно стекались все отбросы общества. Они боролись здесь за выживание, и те, кто смог остаться на ногах, становились самыми отъявленными мерзавцами и негодяями.