– Моцарт… – вздохнула мать. – Ты ему не говори пока. Обдумай как следует. А то тебя, как всегда, на волне-то занесло высоко-высоко. А потом передумаешь…

Аня рьяно покачала головой. Хмыкнула:

– Моцарт, блин… Главное, чтоб не Сальери.

– И всё-таки подожди хотя бы до вечера, Аня… Обдумай…

– Некогда думать. Зачёт, – бросила Аня и грохнула дверцей шкафа. Загремела вешалками, отыскивая блузку и брюки. Поразмыслила и кинула на диван юбку.

– Мам, подкрасишь меня? Сегодня Андрей Палыч принимает. Хочу быть при параде.

– На село и с тройками возьмут, – грустно съехидничала мать.

– Ну а вдруг я всё-таки когда-нибудь соберусь в МПГУ… Аттестат четыре года действует. Подкрась, пожалуйста. Ресницы только. Ну и помадой можно чуть-чуть.

– Иди умойся сначала. А то зарёванная не хуже Кирилла.

– Чего?!

Но, увидев себя в зеркале, Аня убедилась, что мама права: ресницы у неё и вправду слиплись острыми стрелками, а лицо было красным, как будто она только что тёрла его скрабом.

Дурацкое свойство: чуть что – сразу в слёзы, и даже сама не замечаешь.

Аня умылась, вытерлась полотенцем с гусями и вернулась обратно. Успела увидеть, как закрылась входная дверь.

– Кирилл ушёл гулять, – нервно сообщила мама. – Как бы не надел чего…

Аня быстро заглянула в комнату брата. Чёрного футляра на привычном месте не было.

– Скрипку взял. Наверно, пошёл к Алле Аркадьевне. Горем делиться.

– Может, она что-то придумает?.. – с надеждой предположила мать. – Всё-таки опыт. Сколько у неё учеников было?

– А помнишь, как она говорила на собрании – что в консерваторию её ученики поступать будут только через её труп? Она Киру скажет, что он дурак, ещё и отругает, что запись отправлял на прослушивание.

– А она не знала?..

– Так и ты не сразу узнала, мама. Кирилл просил не говорит, пока первый тур не пройдёт. Ох, лучше бы в первом туре и отсеяли! А то дали надежду и оставили с носом…

– Иди уже, Аня. Опоздаешь на свой зачёт, – расстроенно велела мама.

– Мам! Подкрасить!

Мама вздохнула. Достала из сумки косметичку, вынула тушь.

– Сядь за стол. Не вертись. Да не вертись, Аня! Всё размажешь…

…Она уже опаздывала, но всё равно сделала небольшой крюк: прошла под окнами старой, сложенной из бордового кирпича музыкалки, отыскала глазами кабинет Кириковой учительницы.

Несмотря на ранние и светлые апрельские сумерки, лампа уже горела. В бледно-желтом квадрате окна темнели два силуэта. Ане показалось, что тот, что слева, принадлежал брату.

Глава 3. Флигелёк с колодцем

Наутро была пятница. Аня проспала без всяких снов, а когда открыла глаза, увидела над головой дощатый крашеный потолок, почуяла слабый, кисловатый душок трав, скользнула рукой по тяжёлому одеялу и не сразу поняла, где находится. Когда сообразила, тут же зашарила под подушкой в поисках телефона. Шесть пятнадцать.

За окном занимался сумрачный, сероватый рассвет. Вылезать отчаянно не хотелось; в принципе, можно было поспать ещё почти час, уроки начинались только в половине девятого, но Антонина уже глухо гремела чем-то в кухне. «Старческая бессонница», – подумала Аня и осторожно спустила ноги с дивана. Никаких тапок, разумеется, не оказалось – вчера было не до того, чтобы раскладываться. Она дотянулась до колготок, которые оставила на стуле, натянула «учительскую» юбку, накинула поверх майки блузку и, на ходу застёгиваясь и приглаживая волосы, пошла выяснять, где тут можно умыться.

– Доброе утро, Анечка, – поздоровалась Антонина, даже не обернувшись. Она возилась с чем-то у плиты; пахло тёплым поджаристыми хлебом. – Как спалось?

– Доброе утро, Антонина Ивановна. Хорошо спалось, – пряча зевок, ответила Аня. – Скажите, а где умыться можно?..