На этих полях, будто в другом, отдельном мире, царили свои законы жизни. Расставленные рядами ульи гудели, словно живые сердца, вокруг которых кипела работа тысяч пчёл, торопившихся собрать последние капли нектара перед грядущей зимовкой. В нескольких шагах от пасеки несколько бесстрашных мальчишек с громкими воплями уносились прочь, размахивая руками и пытаясь ускользнуть от разъярённой стражи ульев. Их смех разносился над округой, пугая бурых ласточек, которые лениво чистили крылья после удачной охоты.

Солнце, пробиваясь сквозь облака, заливало всё вокруг тёплым, мягким светом. Казалось, что сам воздух был соткан из золотистых нитей – лёгких, едва заметных, но заполняющих всё пространство.

У самой центральной площади собралась детвора. Их внимание привлекал спор двух мужчин, чей разговор с каждым мгновением становился всё громче. Кузнец, с испачканным сажей лицом и мощными, загрубевшими руками, что держали кусок раскалённого металла, спорил с дородным булочником, размахивающим полотняным мешком с мукой, из-за чего белая пыль оседала на его рыжеватых усах. Их ожесточённая перепалка привлекла толпу зевак, которая росла с каждой минутой.

Однако внезапно на верхнем этаже одного из домов распахнулось окно, и чья-то широкая фигура с грозным лицом, энергично потрясая кулаком, заставила спорщиков мгновенно поубавить пыл. Кузнец, усмехнувшись, пожал булочнику руку, а тот, ворча себе под нос, отправился прочь, потряхивая указательным пальцем в воздухе, будто продолжал спор уже без слов.

Но несмотря на эту небольшую стычку, в воздухе витало ощущение праздника.

Чуть поодаль, у границы деревни, пастух громко выкрикивал слова, знакомые лишь его пёстрому стаду, пытаясь отогнать его от огородов. Однако коровы, заворожённые запахом свежей капусты, проигнорировали окрики. Тяжёлый кнут свистел в воздухе, но звери не спешили отступать.

Тогда пастух перешёл к решительным мерам.

Спрыгнув с лошади, он извлёк из кармана небольшой пузырёк с цветной жидкостью, поднёс его к губам, сделал глубокий глоток, а затем выплюнул содержимое сквозь пламя зажжённой щепки.

Вспышка озарила округу.

Коровы, словно наткнувшись на огненную стену, в панике рванули прочь, разбросав по дороге листья капусты. Дети, наблюдавшие за этим зрелищем, зааплодировали, хохоча и показывая пальцами на убегающее стадо.

Детвора с неугомонной энергией носилась по деревне, подхватывая любой повод для веселья, словно осенний ветерок, порхающий от крыши к крыше.

Но даже в этой круговерти мелких событий и шалостей нашлось нечто, заставившее их ненадолго притихнуть.

На обочине, под старым вязом, сидел пожилой человек. Он был одет в длинный, потертый камзол, а на голове у него красовалась шляпа с узким полем, напоминавшая те, что носили в далекие времена.

Старик неспешно перебирал пальцами гладкую серебряную монету, отчего та, казалось, танцевала у него в ладони.

А затем – исчезла.

Дети ахнули.

Но не успели они оглядеться, как монетка неожиданно появилась за ухом у одного из мальчишек.

– Как?! – выдохнул тот, не веря своим глазам.

Старик хитро улыбнулся и, поймав их полные восторга взгляды, тут же принялся показывать новый трюк.

Глядя на эту сцену, Лиррик на мгновение позволил себе забыться, растворившись в картине этого неспешного, почти безмятежного дня.

Но мысль о завтрашнем отъезде вспыхнула в сознании, вырывая его из этого потока умиротворения.

Он сидел на лавочке возле дома и смотрел на свою деревню – остров, который исходил вдоль и поперёк, знал каждый его тайник, каждую укромную тропинку.

Он знал, что самая крупная рыба водится у старого причала, куда изредка прибывали лодки с мешками зерна. Корма просыпалась в воду, привлекая голодных рыб, которые со временем становились самыми жирными.