Некоторое время ящер молчал, лишь буравил человека своими немигающими глазами. Неожиданно кожа на его висках зашевелилась, словно бы по воде пошли круги, и в голове Рунгоса раздалось гулкое:

– Ты хочешь жить?

Голос был странен. Он не выражал не одной эмоции, был монотонным и нечеловеческим – Рунгос не знал, как это охарактеризовать, да и не до того ему было. Его внезапно бросило в дрожь. Перед глазами начали вставать картины прежней жизни, он вспомнил все радости и горести того, что было раньше. Милое лицо жены всплыло в его голове, столь прекрасное и родное. Нет, он не был готов потерять все это, и в капитане вспыхнуло неистовое желание жить. Желание мгновенно захватило власть над телом и разумом, и потому Рунгос утвердительно кивнул, не способный даже пошевелить тяжелым и сухим языком.

Ему ничего не сказали, принявшись грубо связывать руки. В голове капитана гудела, отдаваясь эхом в висках, лишь одна мысль: “Я не умру”.

* * *

– Ты опять не спал?

Кратисс мотнул головой, стараясь стряхнуть одолевающие его мысли, и повернулся. Его супруга приподнялась на кровати и морщила носик, глядя на короля сонными глазами.

– Я не устал, – ответил Кратисс. Лицо Мелиты посерьезнело, стало строгим и одновременно печальным.

– Не ври мне.

Он мог бы начать спорить, но не хотел начинать ссору. Кратисс понимал, что она волнуется за него, но у него и верно были важные дела. Поэтому король притворно склонил голову и смолчал, будто признавая ее правоту. Ему было стыдно, что он заставил Мелиту беспокоиться, и корил себя за то, что под утро не лег в постель хотя бы для вида.

Свет зари падал на ткани пестрых одеял и распущенные волосы королевы. Она смотрела в серый потолок и думала о том, согласится ли ее муж на предложение Касифа?

Одевшись, Кратисс подошел к жене и, наклонившись, крепко поцеловал ее, после чего вышел из покоев.

Кивнув стоявшему около двери стражнику, болотный король начал спускаться по каменной лестнице, барабаня пальцами по прохладному поручню. Здания, построенные ниргамедцами, обладали этой чудесной особенностью – в них не чувствовалась та духота, что царила на болотах.

Навстречу Кратиссу шли два прислужника, несшие подносы с едой. Король знал, что это был завтрак для него и для Мелиты, но есть ему не хотелось. Кратисс молча взял одну из тарелок и пошел дальше, не обращая внимания на недоуменные взгляды слуг. Ни к чему Мелите беспокоиться еще и из-за того, что ее муж не ест. С такими мыслями король, пройдя две галереи, поставил тарелку на одну из скамеек – ему было прекрасно известно, что быстро найдутся те, кто это съест. Чувствуя внутри одновременно угрызения совести и облегчение, Кратисс продолжил свой путь.

Каждая из двух пирамид скрывала за своими стенами из толстых каменных блоков многочисленные галереи и коридоры, и когда рабочие Болотного Легиона возвели сверху привычные им крепости, то продолжили подобную систему, из-за чего весь замок казался единым целым.

Внутренняя обстановка дворца красноречиво говорила о вкусах предыдущих правителей Болотного Легиона. Так, скелеты обитателей Великой Топи были страстью короля Ангури, а вот статуи горгулий на поручнях и стенах особенно любил Ломас. Сразу становилось понятно, что жители болот, постоянно борясь с различными тварями, стремились сохранить свидетельства своих побед над ними.

Кратисс шел не торопясь, по-прежнему погруженный в думы. Мимо него с поклоном прошли двое слуг, несших на очередную чистку королевские металлические доспехи, принадлежащие еще графу Вагнару.

В начале своего заселения люди мятежного графа поняли, что найденные в Великой Топи залежи болотной руды, которая к тому же была некачественной, не могли удовлетворить потребности целого народа. Добыть же железо, торгуя с Империей, было невозможно – и даже не из-за враждебных отношений, а из-за того, что путь на север был потерян. Во время исхода беженцами руководил сам Вагнар, и только он знал, где находится нужное ущелье. А другие в то время и не помышляли о возвращении.