Снова зал аэропорта наполнился людьми и через некоторое время опустел. Нет, совсем пустым он не был. Но, как обычно, в местах, где собирается большая масса людей, все почему-то начинают громко разговаривать, и в конце концов все кричат, но никто никого толком не слышит. По мере того как пустеет зал, начинается обратный процесс. Люди начинают говорить всё тише и тише. Последние несколько оставшихся пассажиров начинают говорить друг с другом шёпотом, как будто боясь нарушить короткие и редкие минуты тишины. Вот и сейчас, когда одни, ждавшие с нетерпением своего рейса, радостно улетели, другие, уставшие от долгого полёта, прошли через контроль, расхватали свои чемоданы и сумки и убежали к электричкам, автобусам и такси, наступило время тихих разговоров, спокойных размышлений и просто покоя.

Почему-то эта вдруг наступившая тишина подавляюще действовала на Степана. Он почувствовал себя одиноким. Рядом сидели жена и дочь. Редкими кучками сидели или стояли пассажиры вокруг. Он был не один в этом огромном зале. Но чувство внутреннего одиночества начало постепенно овладевать им. Он понял вдруг, что оказался один на один с заполнявшими его вопросами, что внутренний конфликт в нём вырос в проблему и одному ему с ней не справиться. И от этого становилось ещё больше одиноко и страшно. Он завидовал своей жене. У неё большая родня. У неё есть братья и сёстры, масса двоюродных и троюродных родственников, дядьки и тётьки. У неё было детство в шумной, не очень богатой, но дружной семье. А его детство было тихим, размеренным. Всё, что он хотел иметь, получал без задержек. Никто не мешал ему делать уроки, читать книги, смотреть телевизор. Но и не было никого, с кем можно было бы обсудить свою тайну, кому можно было бы доверить свою мечту, с кем можно было громко поругаться и с удовольствием помириться, к кому можно было бы пойти за помощью или помочь самому кому-нибудь. Он почувствовал себя обворованным. У него украли детство.

Степан повернулся к жене, приложил голову к её плечу и неслышно заплакал. Жена вздрогнула, оторвала взгляд от журнала, наклонив голову, глянула в лицо мужа и обеспокоенно спросила:

– Ты что, Степа? Что с тобой.

Стараясь скрыть слёзы от дочери, он уткнулся лицом в плечо жены и прерывистым голосом сказал:

– Вера, я же тоже немец. Отец перед смертью мне сказал, что я не их родной сын, что меня родила немка. Мой настоящий отец был немецкий военнопленный.

– Не может быть!

Вера обхватила Степана руками, прижимая его к себе.

– Вот что тебя мучило последнее время. Почему ты мне сразу об этом не сказал?

– Я не знал, что мне делать с отцовским признанием. Сначала я не придал его словам большого значения, но постепенно стал задумываться над ними. И чем больше об этом думаю, тем мне делается трудней. Вера, ты не можешь представить, как мне сейчас тяжело. Столько вопросов, на которые я не могу получить ответов. Во мне сидит чувство ожидания чего-то. Мне кажется, что я стою на краю пропасти и вот-вот упаду вниз.

Степан рассказывал жене о своих переживаниях, о разговорах с матерью, о попытках найти ответы на возникшие вопросы. Слёзы перестали литься. С каждой фразой ему становилось легче, и он уже пожалел, что раньше не рассказал обо всём жене.

– Я не знаю, что делать? Мне хочется знать, кто были мои родители? Почему они отказались от меня? Живы ли они?

– Степа, тебе надо их найти.

– Как?! Я уже думал об этом. Но как?

– Ты же для чего-то получил карту от генерала. Поезжай в те места, где ты родился. Ведь остался же кто-нибудь, кто помнит те времена. Если ты ничего не будешь делать, чтобы найти ответы на свои вопросы, будешь мучиться ими всю жизнь.