– Вот и замечательно, – ответила я. – А теперь пойду наконец съем свой ужин.

Я резко открыла дверь и позволила ей с шумом захлопнуться, как будто могла отсечь воспоминания о том, как я умерла и вернулась к жизни, не понимая, правда, зачем это было нужно.

Я сидела в инвалидном кресле в гостиной, разглядывая старинный буфет, который не использовался уже много лет. Он достался матери в наследство и, возможно, когда-то представлял собой какую-то ценность, во что было трудно поверить, учитывая его обшарпанный вид и сломанную петлю на дверце.

Мама нашла ему применение в качестве хранилища принадлежностей для шитья, что было весьма кстати, так как пораженные артритом колени не позволяли ей ходить вверх-вниз по лестнице к ящикам, стоящим у стен ее спальни. А теперь, когда большую часть заказов выполняла вместо нее я, нужно было устроить здесь все для своего удобства. Либо так, либо ждать, пока Элеонор и Глен вернутся домой, чтобы принести все, что необходимо для работы.

Я в ужасе уставилась на хлам, которым был доверху набит буфет – обрывки тканей, коробочки с бисером, несколько пар ножниц, пузырьки с клеем, либо пустые, либо такие старые, что их содержимое уже давно засохло, и даже вырезки из модных журналов. Мама когда-то выписывала Vogue, когда мы могли себе это позволить. Я знала, что, когда она росла в Чарльстоне, еще до их встречи с папой, ее мать тоже выписывала этот журнал и что бабушка, с которой я никогда не встречалась, хотя она умерла лишь около года назад, составляла свой гардероб, руководствуясь советами из этого журнала. Что касается мамы, она черпала оттуда идеи, чтобы изобретать костюмы для заказчиков. Я знала, что эти страницы она тайком, когда никто не видел, вырывала из журналов, лежавших в приемной у врачей. Мы с Элеонор в таких случаях просто отворачивались, давно привыкнув к странностям матери.

Из комнаты наверху доносились хлопанье ящиков и тяжелый звук шагов. Я вовсе не хотела разозлить Элеонор. А может быть, все-таки хотела? Я почти испытала облегчение, увидев прежний блеск в ее глазах. Это она во всем виновата. Я так хотела, чтобы вернулась моя прежняя сестра. Та отчаянная девчонка, которой она была до смерти отца, – хохотушка и проказница. Пусть она даже будет той дикаркой, в которую превратилась после этого, все лучше, чем та бледная тень, которой она стала теперь. А может, она и была призраком? Если уж на то пошло, она умерла в тот день. Может быть, она просто не понимает, что вернулась к жизни?

Тут дверь ее спальни открылась, и я услышала топот ее шагов, направляющихся через прихожую в ванную комнату, а затем звук захлопнувшейся двери. Я вздохнула и снова наклонилась к буфету. Звук работающего телевизора раздражал меня больше обычного. Мама в последние дни только тем и занималась, что сидела перед телевизором, и я с трудом удерживалась, чтобы не заорать на нее, ведь чем меньше она двигалась, тем сложнее ей было это делать. Именно поэтому я старалась каждый день выполнять физические упражнения. Да, я прикована к инвалидному креслу, но я не хочу всю жизнь быть в роли вечного пленника. Иногда мне казалось, что я живу в проклятом доме, где обитают призраки или ходячие мертвецы.

Я пыталась рассмотреть, что находится в глубине буфета. Там обнаружился прямоугольный сверток – на первый взгляд это могла быть выкройка, – который завалился за один из ящиков и оказался зажатым между ним и стенкой буфета. Прижав лоб к передней части буфета, я наклонилась и, вытянув руку, ухватила уголок свернутой бумаги и принялась тащить, пока не извлекла сверток. Откинувшись на спинку кресла, я взглянула на свою находку, и на моих губах появилась улыбка.