«Паоло ушел в море один, – рассказывала молодая женщина, – хотя обычно он ходит на рыбалку с соседями. Его не было целый день. А затем он вернулся с уловом, выгрузил все на кухню и молча, не говоря ни слова, снова ушел. Часа через три, уже ближе к закату, мы решили отправиться на поиски. Мы нашли его у лодок, в воде, лицом вниз. Из правого бока у него торчал сломанный гарпун».

Женщина не смогла продолжить рассказ, потому что в этот момент Паоло закашлялся. Сначала он просто кашлял, а затем, повернувшись на бок, начал раз за разом выплевывать: казалось, что из него вышло сразу несколько литров воды.

Как я сразу не догадался, что Паоло наглотался воды! Толку-то от моей возни с раной, если парень вернее мог умереть от удушья…

Полностью откашлявшись, несчастный приподнялся на локти и застонал. Только сейчас он заметил, что ранен. Оглянувшись по сторонам и не узнав моего лица, он как будто разочаровался.

Ни о чем не спрашивая ни меня, ни женщин, он начал говорить. Медленно и обрывисто, то шепотом, то вдруг резко переходя на крик. Скорее всего, он просто бредил. Рыбак потерял много крови и чудом не задохнулся. Он долгое время был без сознания и сильно ослаб. Не нужен был термометр, чтобы понять: у Паоло сильнейший жар.

И хотя каждый понимал, что долгая речь не пойдет ему на пользу, никто не посмел его перебить. Потому что пока Паоло говорил, он жил.

«В детстве я стоял на берегу. Передо мной была бескрайняя синева, и ветер подгонял волны. Тогда я верил, что только мне под силу погрузиться в пучину этого океана, опуститься в самые темные его глубины, познать все, что он таит в себе. И мне было плевать, что многие пытались переплыть его раньше, что миллиарды людей уже ныряли в его пучину. Я был уверен, я чувствовал каждой своей клеточкой, что именно мне удастся заплыть дальше всех. Я был уверен, что могу нырнуть и достать до самого дна…» – на этих словах Паоло попытался сесть. Я хотел помочь ему, но он оттолкнул мою руку с такой силой, что я опять повалился на песок.

«…прогуляться по нему, как человек-амфибия. Я верил, что только мне суждено познать саму сущность океана. Овладеть всеми его богатствами, да что там богатствами… Толку-то от жемчуга и золотых монет, когда ты владеешь его тайнами… Когда знаешь, как бьется сердце океана, из чего состоит его дух, понимаешь его законы…» – Паоло снова приподнялся и повернулся в сторону воды. Но глаза его были закрыты. «…когда ты молод, ты это чувствуешь… Не-е-ет, – рыбак повысил голос, – это не гордыня. Нет! Не это позволяет думать, что тебе под силу покорить океан. Нет, это жизнь, – продолжал бредить мужчина, – именно она заставляет тебя верить, что если уж и стоит плавать, то в самых глубоких водах, и уж если и стоит нырять в пучину, то только с самого высокого утеса. Желание окунуться в самое нутро океана, не тратя время на прибрежные воды…»

Паоло замолчал, теперь его глаза были широко раскрыты и смотрели вдаль. Куда-то поверх луны и неба. Свет звезд озарял лицо рыбака, будто свеча икону. Глаза Паоло не скрывали боли. Но не острие гарпуна было тому виной. Ни один клинок в мире не смог бы нанести рану страшнее той, что терзает изнутри.

«Затем ты взрослеешь, набираешься сил и ныряешь. Стремительно плывешь, и у тебя все получается, и вот уже исчез с горизонта берег, и меньше чаек летает над головой. Нет уже и других пловцов. И ты думаешь, что все у тебя получится, что ты выбрал правильный путь. Ты ныряешь глубже и глубже, в надежде окунуться в такие глубины, где еще никто не бывал, и ты веришь, что в них тебе откроется тайна океана», – после этих слов Паоло замолчал. Взглядом указал мне на бутылку с остатками вина. Промочив горло, продолжил неспешно, но чуть громче. Он говорил ровно, и казалось, что рана совсем не мешает ему.