– Ты увидел огонь в темноте?

– Да, я вижу перед собой огонь. Но только мне претит к нему идти. Ведь я знаю, что его кормит напрасная вера!

Тут загипнотизированный брат очнулся. Минуту сидел молча, приходил в себя. Потом спросил Мигеля:

– Так что мучает меня, брат, ты выяснил? Отчего я не могу ни есть, ни пить? Что терзает меня ночами?

Мигель вздохнул и нехотя ответил:

– Да, выяснил. Ты разуверился, Рино. Ты больше не веришь.

– Что ты такое говоришь! Побойся бога, как ты можешь! Я верю всем сердцем! И всегда верил и буду верить, пока сердце мое бьется. Как тебе в голову такое пришло?! Как язык повернулся сказать такое?!

Рино встал и начал ходить из стороны в сторону. Тяжело дышал:

– Только благодаря вере я живым и остаюсь! Только ради Господа нашего по земле хожу. Ничего меня здесь больше не держит. Да как же я мог разувериться, если всем сердцем живу верой?

Нельзя же разувериться, не заметив этого?

Нет, видать, ты что-то намудрил, братец. Ну, спасибо за гипноз, видно только – от него проку, как от козла молока. Все, я спать пойду! Помолюсь и спать… Может, в этот раз меня не будут мучить кошмары. Чертова напасть! Вот же! Всю ночь снятся, а утром ничего вспомнить не могу!

И только рассерженный брат направился к двери, как одноглазый включил диктофон: «…Но только мне претит к нему идти. Ведь я знаю, что кормит его напрасная вера…»

Рино оглянулся:

– Не мог я этого сказать, плут. Не мои это слова. Дай послушать все! Прослушав запись три, а то и более раз, брат со шрамом опустил руки и поник головой. Он сидел не шевелясь.

После чего попросил брата снова ввести его в транс, ибо хотел узнать «все, что сидит в его черном сердце».

– Хорошо, – глаза Мигеля были полны состраданием: ему было больно смотреть на брата. – Закрывай глаза и считай свои вдохи. Ты можешь ни о чем не думать: ни о своих страхах, ни о ночных кошмарах. Просто отправляйся туда, куда ведет тебя твоя фантазия. В темноту, где нет ничего, где нет света. Засыпай спокойно, ни о чем не думай. Не думай о вере, не думай об огне. Засыпай…

Рино погрузился в транс.

Мигель продолжал говорить:

– Рино, ты здесь?

– Да.

– Ты в темноте?

– Да.

– Но ты видишь свет?

– Да, фонарь передо мной, а вокруг тьма…

– Что ты чувствуешь?

– Отвращение. Я хочу потушить фонарь и остаться в полном мраке.

– Почему ты хочешь избавиться от света? – сердце Мигеля сжималось.

– Он – ложь. Мы сами зажгли его. Сами держим его в руках и сами же идем на его свет. Это обман. Огня нет. Мы сами несем его перед собой. Мы – мотыльки. Дьявольски умные мотыльки. Мы организованны. Уж если что-то у нас сложилось, как-то повелось, устоялось, то веками не исправишь, тысячелетиями. Но я не с вами. Вы верите, что живете не зря, и поэтому живете со спокойной совестью. Вы верите, что все не зря. Что все где-то копится, и ваши жизни ложатся как одна песчинка к другой. И так строится град. Но не я, брат. Я не чувствую этого. Я погасил свет. Выключил фонарь и остался во тьме, исчез. Нет никакого града. Наша жизнь – это не песчинка. Это дым. Он исчезает, не оставляя и следа.

– Ты видишь еще кого-нибудь рядом?

– Нет, мой фонарь погас. Я погасил его. Я больше ничего не вижу. Пустота…

На этот раз Мигель сам разбудил брата – бесцеремонно шлепнул по щеке.

– Что я говорил? – замутнённый взгляд начинал светлеть.

– Ты говорил, что любишь себя больше Бога! Что свои мысли ценишь больше мира всего. Что поставил Господа на колени пред собой, что ты выше Него.

– Не может быть!!!

– Молчи! Молчи и слушай! Ты возгордился: решил, что прожил достаточно, чтобы судить о жизни. Ты нарцисс, брат мой.