Однажды, когда отец был на вахте, я угнал из гаража нашу машину Жигули «копейку». Все ребята, как достигали определенного возрастного ценза, поступали именно так. Соблазн велик, особенно в те 1988—1989-е годы, заехать с шиком во двор техникума на авто, это круто. Галимый эпатаж, но зато девки визжат, а ты крутишь руль и куришь, как взрослый. Ну, в общем, ему меня кто-то сдал с потрохами. Я уже спал тогда, как сейчас помню, он накидался водки или еще там чего и зашел ко мне в комнату. Я, конечно, почувствовал, проснулся, но делал вид, что сплю. Думал, это дело на тормозах спустит. Но не тут-то было. Он даже не поинтересовался, сплю ли я или нет. Он не дал мне встать и стал окучивать, как умел.

Бил руками по всем местам и даже по голове. Ситуация, по крайней мере, для меня достигла наивысшей точки эскалации. Бил по голове, не дав даже подняться, за кусок железа, который совсем не пострадал и мирно стоял в гараже, будь он проклят этот кусок.

Мать прибежала и оттащила его. Я так и не вставал, и тихо проревел, наверное, часов до двух ночи. Потом еще долго этот поганый «ежик» стоял у моего горла, может, чуть ниже кадыка. Это тот самый ком, защитный рефлекс от несправедливости, хотя защищает ли он? Защищаться необходимо самому.

С другой стороны, когда меня в 1995 году закрыли, и я находился на ИВС (изолятор временного содержания), еще раньше его кличали КПЗ. Можно подумать, что от рокировки или полной перемены аббревиатуры, содержание в камерах стало более соответствовать санитарным нормам, или количество подозреваемых уменьшилось. Ну, в общем, мусора, сфабриковали дело, и терпила – баба ослица, на очной ставке опознала именно меня. Ее два демона изнасиловали и цацки рыжие сняли. А, покопавшись в компьютерном архиве, видно, она нашла в моей физиономии некоторое, а быть, может и поразительное, сходство со злодеем насильником.

Как я прибыл, сам по звонку, она меня разглядела видно и кричит ментам, что не он. А эти опричники Фемиды давай ее лечить и обрабатывать. Ты, мол, на него укажи в любом случае, он все равно «плохой». Плохой – во загнули, а мы, говорят, тебе, если что, за дачу ложных не предъявим. Ну, опознала меня, дичь, с мусорской постановы. Не в том суть, через несколько суток меня освободили под подписку о невыезде. А суетился больше всех других отец. Нанял адвоката, оплатил его, а мама говорила мне потом, что он ночами молился в тайне и свечи ставил, шептал перед иконами. Дома у нас есть еще от бабушек.

Вот так вот, парадокс! Не могу объяснить, ну а после всего отношения у нас совсем сошли на ноль. Зеро – знаете, как в казино. Не в ту сторону рулетку крупье завернул. Даже не здороваемся, как в разных измерениях. Он и к сыну-то моему как-то прохладно относится, а он, роднуля мой сына, очень на меня похож. Точно меня повторяет. Его даже мои тетки Ванькой, как меня, называют, а он Егорушка!

* * *

– Поехали, – говорит мне Муха, – вечерком в «Маяк».

У него что-то с подругой не заладилось, он и решил залить это, утопить все в стакане. Хотя должен отметить, это наоборот обостряет. Ты начинаешь ей звонить, выясниловку раскачивать, кипеш из этого только выходит, и все еще больше на ножи становится. Но я Муху отговаривать не стал. Сам такой, уж если вобьешь что себе в голову, мама не горюй. Да и с кем, как не с лучшим другом об этом пошептаться. Договорились словиться у Маяка часов в восемь. К тому времени я купил себе Жигули «семерку».

Представляете, 18 лет, а у меня своя лайба. Аж дух захватывала, красная цветом с люком, тонировкой на прибандиченный манер. Я ее лелеял. Заказал кожаные чехлы, поставил магнитолу «Пионер», четырехполосые колонки той же фирмы. Конкретно, нафокстроченная тачила. Боже, как ее Ленка любила, я даже ревновал. И другим девчушкам она нравилась, в смысле, машина. Своя машина и не надо угонять из отцовского гаража эту консервную банку желтого цвета. Во, бред, желтого цвета. Это ни в какие ворота не помещается. То ли дело – моя, красненькая. Уважаю этот цвет, он придает почти любой машине стремительный антураж, ну, может, за исключением Волги.