На одном надгробии я задержала взгляд дольше, чем на других, и даже зачем-то прочла надпись на табличке. Здесь покоились некие Копываловы, судя по всему, муж и жена. Я невольно остановилась, рассматривая их фотографию. У женщины был крупный с горбинкой нос, пронзительный взгляд, аккуратная прическа из седых волос, похожая на пчелиный улей. Мужчина был худым, светловолосым и ничем не выдающимся гражданином. Примечательно было только одно – то, как он смотрел на свою жену. С обожанием и любовью, которые чувствовались при взгляде на фотографию, несмотря на то, что запечатленные на ней люди давно мертвы. Вокруг их могилы не было никакого пластикового мусора – там росли нежные желтые цветы с черной окантовкой по краю лепестка. Я задумалась, что никогда не видела таких красивых цветов.

Эти неспешно текущие мысли мгновенно прервались, когда я увидела, что с фотографией происходит что-то не то. Женщина на ней, Копывалова А. Г., почившая, как сообщала надпись, в 1987 году, как будто изменила положение. Раньше она была запечатлена четко в профиль и влюбленно смотрела на мужа. А сейчас казалось, что она немного повернулась в мою сторону.

На всякий случай я потрогала голову – погода сегодня солнечная, может быть, мне напекло затылок, закрыла и снова открыла глаза. Однако сомнений не было – лицо на фотографии двигалось. И смотрело прямо на меня.

Я застыла на месте от неожиданности, не в силах сдвинуться с места. В это время черно-белый рот покойницы зашевелился. Сначала из него донеслось невнятное шипение, в котором я едва-едва разобрала некоторые слова.

– Скоро. К нам. Переедешь. Сначала. Кошкин. Потом. Ты.

Произнеся это, женщина снова повернулась в сторону мужа.

Отойдя, наконец, от шока, я побежала вдоль забора, что было сил, пока, наконец, не миновала кладбище. Что это было такое вообще? Переутомление? Нервный срыв? Галлюцинация? Видение? Нет, только не сегодня. Сегодня слишком важный день. Даже если мне нужно к психиатру, я подумаю об этом завтра. А сегодня меня ждет кое-что очень волнующее.

Ладно, кажется, пришло время признаться честно. Я сбросила килограммов двадцать лишнего веса, привела себя в идеальную форму и отчаянно крутилась перед зеркалом не просто так. Среди приглашенных на двадцатилетие выпуска был один человек, которого мне особенно хотелось увидеть. Моя первая и незабываемая любовь – Паша Светов.

Пашу перевели в нашу школу в восьмом классе. Его папа был выдающимся инженером, а мама – амбициозной домохозяйкой, которая твердо знала, что и она, и ее сын достойны самого лучшего. Тогда Паша был маленького роста, не слишком крепок и неизменно проигрывал в мальчишеских школьных драках. Зато хорошо учился и у него были огромные глаза с пушистыми густыми ресницами, из-за которых его частенько принимали за девочку. Ни у кого я больше не видела таких потрясающих ресниц, ни до, ни после. А перед девятым классом он резко вытянулся за одно лето, и из милого мальчика вдруг превратился в привлекательного юношу. Я тогда очень удивилась этой перемене и мгновенно отдала Паше свое сердце.

Это удивительно, но я до сих пор наизусть помню множество фактов, связанных с Пашей. Например, намертво врезался в память его старый номер телефона. Некоторые могли бы объяснить это тем, что раньше у всех были только стационарные телефоны, и людям приходилось сотни раз набирать пальцами один и тот же номер, а не просто тыкать на кнопку. Но как объяснить то, что я помнила день его рождения? Имена и отчества всех его родственников? Его любимый цвет, любимую группу и даже то, за что его выгнали с урока истории. Все это отложилось в моей памяти, несмотря на то, что я не разговаривала с ним уже около двадцати лет (Светов уехал учиться в столицу и не общался с оставшимися в провинции неудачниками). Но даже когда Паша был рядом, он был слишком увлечен учебой, чтобы обращать внимание на какую-то девчонку, к тому же не самую красивую. А я никогда не была красавицей от природы. Впрочем, мне всегда нравилась фраза: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача».