Разбуженный княжичем рында присел на лавку, и когда окончательно он пришел в себя, Василий рассказал о встрече с незнакомкой. Тот лишь тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и спросил:

– Ведьма, что ли? Так здесь их много… Тут чуть не каждая жинка приятельство с нечистым водит и на Лысую гору летает, где всякая нечисть устраивает бесовские игрища в ночь на Ивана Купалу…

– Фу ты, ну ты! Я тебе об одном толкую, а ты мне о другом!

В то же утро, только позже, дочь князя Витовта заглянула к отцу и полюбопытствовала:

– Вышла утром во двор и встретила там молодца, который назвался московским княжичем. Не слукавил ли?

– Нет, возвращается к себе из Орды через Волынь, как будто правое ухо удобней чесать левой рукой. Ну да это его забота…

– Как знать, как знать, батюшка… – заметила уклончиво Софья.

Князь внимательно посмотрел на нее и погрозил перстом:

– Смотри у меня, плутовка! Оставь свои глупости!

Как обычно в подобных случаях, он сделал вид, что не уразумел намека дочери, ибо не желал сего понимать. Так проще и дешевле. К тому же Витовт прекрасно знал двойственный характер Софьи, состоящий из причудливого смешения добродетелей и пороков: живого ума, пылкого темперамента и любви к сомнительным развлечениям.

Не вполне осознавая, зачем это делает, княжич каждое утро выходил во двор затемно, надеясь встретить ту чертовку, которую видел в первое утро его прибытия в Луцк и пробудившую в нем сладостное, пьянящее чувство. Смотрел на заснеженные шатры замковых строений, прислушиваясь, не скрипнет ли дверь, но всё тщетно. Возвращаясь в тепло горницы, недоумевал: «Пригрезилась она мне тогда, что ли?»

– Ну что, не прилетела ведьмочка? – смеясь, встречал Василия Шишка. – Видно, метлу потеряла или лукавый ей больше приглянулся, нежели ты.

Настала пора возвращаться в Москву, но последние деньги иссякли. «Не пристало княжичу плестись в компании убогих калик», – размышлял Василий, поглаживая кота, которого считал домашним, хотя тот по манерам и характеру, принадлежал к дикому лесному братству.

«Такую двуногую тварь легче загрызть, чем приручить, но лапа на него не поднимается, – в свою очередь, размышлял кот Веня, развалясь у печи и щурясь на огонь. – Кошачья жизнь длинна, запутана и полна превратностей, недаром людской год приравнивают к семи кошачьим…»

В конце концов, судьба вознаградила Василия за упорство. Однажды опять скрипнула дверь, и мурашки пробежали по спине. Неужели? Да, та самая красотка, назвавшаяся Оксаной, но на сей раз в другой накидке без капюшона с рассыпанными по плечам волосами цвета светлого пива, показалась во дворе замка.

– Здрав будь, молодец. Опять не спится? Уж не захворал ли? Перед кончиной многие, говорят, маются, на звезды смотрят, с жизнью прощаются…

Василий неопределенно пожал плечами и подошел поближе, дабы получше разглядеть чаровницу. Та не отшатнулась – взглянула в глаза прямо и дерзко, будто в грудь по самую рукоять всадила безжалостный трехгранный стилет. Обомлел на миг: глаза у красотки большущие колдовского зеленого цвета. Что-то загадочное, манящее притягивало его к ней, и от этого становилось не по себе.

– Что молчишь? Нравлюсь?

Поежился и выдохнул из себя, словно в безумии:

– Очень! Очень!

– Смотри у меня, не влюбись, а то погибнешь, – предостерегла со смехом.

Какой-то туман обволок сознание княжича, хотя ни сном, ни духом не ведал последствий случившееся, но еще не осознанное. В душе свершилось что-то невообразимое, от чего учащенно забилось сердце, готовое выскочить из груди…

Меж тем чаровница ударила одним сафьяновым сапожком о другой, сбивая налипший снег, и опять скрылась.