40. Так высоко может и должен подняться человек, и только на этой высоте он стоит на нравственно прочной земле. Однако он стоит и на земле, которая не всегда предлагает ему эту нравственную основу. Он – живое существо, преследуемое тяготами земли, и нравственные нужды и болезни угрожают его жизни и судьбе. Человечество не остаётся его однозначным путеводным огнём. Правда, только среди множества народов оно, кажется, становится его исторической судьбой. Человечество в своей социологической двусмысленности становится судьбой, которая возвышает человека, сокрушая его. И должно ли это стать вершиной этики – что индивид должен погибнуть перед и во всеобщности человечества?

Так часто чистую этику понимали превратно, и в последнем основании это, вероятно, возражение, которое делают против борьбы с эвдемонизмом: что уничтожение индивида видят как необходимое следствие этого противопоставления, так что этика человечества стала бы тождественной учению о самоуничтожении.

41. Это следствие должно быть ошибкой; оно целиком основано на непонимании идеи. Каждая идея требует коррелята своего явления. Так человечество требует человека, чтобы в вечности саморазвития человек очистился до человечества. Поэтому невозможно понять, как человек мог бы быть уничтожен человечеством; напротив, через него он должен обрести истинную жизнь вечного нравственного стремления, жизнь вечности, и всегда её утверждать.

42. Однако, хотя уничтожение, самоуничтожение человека – не смысл человечества, человечество всё же ставит человека в свет одиночества и изолированности, нужды и хрупкости, которых он избежал бы, по крайней мере в своём сознании, если бы человечество не освещало эти недостатки резким светом. Нельзя сказать, что осознание своих дефектов человеку нисколько не вредит, а только полезно. Это верно лишь тогда, когда осознание даёт ему возможность улучшения и таким образом становится ему поддержкой и утешением. Без возможности такой помощи положение человека стало бы, пожалуй, безнадёжным.

43. Нельзя также сказать, что человек вовсе не должен испытывать сострадания к себе. Он идёт своим путём и смотрит, чтобы не упасть. Это всё, что он может сделать. Но в конце он остаётся тем, кто он есть. И у груди земли мы существуем для страдания. Так можно упрекнуть человека, если он жалуется на страдания своего тела, которые мешают ему на лестнице к человечеству. Во всех эмпирических жизненных ситуациях, индивидуально биологических, как и исторических, сострадание – лишь шаг к сходу с нравственного пути, тогда как пессимизм образует такое заблуждение, переворачивание целевой точки человечества. Не только трагическая поэзия, но уже позитивное просвещение о смысле индивидуальной человеческой жизни заключается в словах: у груди земли мы существуем для страдания. Слеза течёт, земля вновь приняла меня. Так сострадание – залог земного существования.

44. Напротив, становится допустимым вопрос, может ли человек также утешаться состраданием к своим нравственным ошибкам и недостаткам: все они принадлежат к многосторонности его существа, в котором ничего нельзя изменить, а значит, и в этих нравственных слабостях; или же он должен ощущать их всей болью своей души, так что он кажется не только временно запятнанным, но всецело извращённым и从根本上 испорченным. Это самопознание своих слабостей – час рождения религии.

Всё язычество уже имеет этот первоначальный тип религии. Культ жертвоприношения – выражение этого настроения несчастья. Человек не только герой, но грех лежит у его двери. Притча имеет изначальную силу. Грех обитает не в доме человека, как гласит изречение: стремление сердца человека – зло от юности его. Только у двери, у его лабиринта он лежит, как бы приглашая и соблазняя войти в человеческий дом. Так оно и есть. Грех – величайший соблазн человека; положительные соблазны добродетелей меркнут перед ним. И грех одолевает человека, и он теряет через него своё человеческое достоинство, сходит с пути человечества и сжимается в индивида. Разве нельзя испытывать сострадания к этой человеческой участи? Должен ли индивид сам отказывать себе в этом? Ведь подумайте: индивид жалуется не на то, что он растворяется, а на то, что остаётся индивидом, пребывает как таковой и лишается восхождения к человечеству. Индивид возвещает жалобу индивида: его пребывание, не его исчезновение.