Дальше все было очень смутно: нестройное шествие по прямым дорожкам кладбища до ямы, все подходили, прощались с сестрой, Лев Борисович стоял в стороне и даже не смотрел на них. В глазах стояли слезы, и сквозь них окружающий мир казался пульсирующим серым месивом.

Вдруг сбоку мелькнуло что-то неожиданно яркое. Лев Борисович моргнул и посмотрел в ту сторону. И четь не подпрыгнул: посреди этого уродливого кладбища стояла девушка в удивительно красивом платье. Лев Борисович подумал, что уже давно не видел ничего прекраснее: платье было длинным и облегающим, нежно желтого цвета, на котором располагались невиданные экзотические цветы. Над платьем были темные волосы и черные очки. Девушка показалась Льву Борисовичу Королевой Фей, вышедшей поприветствовать своих подданных. Наверное, девушка заметила его взгляд, потому что опустила голову и медленно пошла в сторону выхода с кладбища. Кто-то толкнул Льва Борисовича под локоть.

Он увидел, что могила закопана, обложена цветами и венками, а все отошли и теперь смотрят на него. Подошел старик в черном, положил Льву Борисовичу руку на плечо и сказал: «Держитесь». Лев Борисович вспомнил, что еще сжимает в руке розы. Он подошел к могиле, положил их в общую кучу, потом поднял голову и снова оглядел кладбище. Девушки уже не было. Ревеккины подруги приготовили какую-то закуску и предполагали всем скинуться, купить водки, и поехать к одной из них посидеть: помянуть Ревекку. Старичок и Лариса согласилась, Тане и мужику из школы надо было возвращаться на работу, и все опять уставились на Льва Борисовича.

– Не-е, нет. Я не могу, к сожалению. – наконец голос обрел необходимую твердость. – Мне надо возвращаться в монастырь. Сегодня обязательно. Если сейчас поеду, то успею еще до конца рабочего дня.

Да, соврал, так соврал! Мог бы еще сказать, что ему надо срочно на операцию ложиться. С одной стороны, Льву Борисовичу хотелось посидеть с ними, потому что ему сейчас было плохо, очень плохо, он был обыкновенным человеком и нуждался в поддержке. Немногочисленные поминки, на которых Лев Борисович присутствовал, обычно начинались «за упокой», а кончались «за здравие»: наевшиеся пьяные дамы обсуждали кулинарные рецепты и вопросы воспитания детей, мужчины спорили и пытались флиртовать с дамами, а дети ползали под столом в аккуратных костюмчиках. После поминок Лев Борисович уходил с радостным чувством, что жизнь продолжается, а смерть – не страшна. Он словно не позволял себе ощутить глубину утраты, будто бы на большой скорости пронесся сквозь смерть отца и смерть Саши. Лев Борисович все время думал о себе и про себя. Думал и анализировал, а потом снова анализировал. У него все было под контролем.

Но сейчас Лев Борисович понимал, что вроде как созрел для настоящей глубокой скорби. Конечно, ему плохо, но ему и должно быть плохо, потому что умерла его сестра, которая много лет заменяла ему мать (та умерла, когда Леве было пять лет, а Риве – двадцать пять), и он должен пережить эту смерть, осознать ее до конца, его сестра заслуживает того, чтобы он, взрослый человек, так многим ей обязанный, думал о ней и оплакивал ее. Поэтому он быстро со всеми попрощался, вышел на дорогу и поймал машину в центр.

Лев Борисович сидел на заднем сиденье и смотрел в окно. Картинка снова расфокусировалась, дома и люди сливались в серо-коричневые линии. И опять боковым зрением он уловил что-то непривычно яркое. Лев Борисович прильнул к окну: конечно, она, эта девушка. Идет к метро от автобусной остановки. Когда машина поравнялась с ней, Лев Борисович сказал водителю: