И вот тогда призывает к ответу. И спрос бывает жесткий.

Наконец, Сэм вынырнул из облака. Значит, все-таки сговор. Сэм развязно пульсировал Ангелине: «До встречи, детка! Ты – моя!» Его энергии изобразили в небе треугольник, пронзенный стрелой, один конец которой переходил в спираль из семи витков. Последний виток образовывал букву С, предыдущий закручивался буквой Э и перетекал в ломаную линию в виде буквы М. На острие стрелы красовалась буква Я. Что означало: «Сэм я». Или: Я – Сэм.

Теперь его ни с кем не спутаешь, – усмехнулась Ангелина.

Сэм, такой Божественно чистый совсем недавно, был серым и рыхлым. Он лениво покачался на облаке, затем как бы нехотя скользнул вниз и завис в небе над Москвой. Именно здесь должен был замкнуться кармический треугольник и сойтись пути Ангелины, Алена и Сэма.

– Что же теперь будет? – простонала Ангелина.

– Торопись! Он все видел. Выполняй свою задачу! Ты прошла первое испытание! С Сэмом – отдельный разговор! – раздался голос Ангела и тут же прогремел раскатистый гром, засверкали молнии, заискрили черные облака, откуда донеслись крики о пощаде. Так бывало всегда, когда Он гневался.

Душа Ангелины исполнилась ужаса от перспективы не исполнить Его предназначение и леденящей тоски оттого, что и в этом воплощении может не встретить Алена и не познать любви: Сэм вознамерился сломать их земные планы! Но выхода не было. Она влетела в дом матери и отца в нужный момент и…

Мамаинтуитивно поняла, что на этот раз забеременела.

… Из раннего детства я вынесла несколько ярких воспоминаний.

Первое относилось к жажде чуда. Малышкой я приносила домой поломанные веточки деревьев, чистила их от кожицы, покрывала маминым лаком для ногтей, за что нередко была награждена подзатыльниками. Лакированные палочки я обмазывала вареньем и прятала в морозилку, пачкая налепленные матерью пельмени. Я часами в нетерпении крутилась возле холодильника, ожидая, когда палочка станет волшебной. И тогда… Тогда я взмахну ею и сбудется все-все!

Когда я, наконец, вынимала ветку из морозилки и под снисходительным взглядом матери взмахивала «волшебной палочкой», в мире ничего не менялось. Не появлялось ни нового платья, ни горы конфет, ни новой куклы как у подружек во дворе. Даже резиновая скакалка, без которой нормальная девочка не мыслила своей жизни, и та отказывалась появляться. Впрочем, иногда мама, считавшая изготовление «волшебной палочки» игрой по выбиванию подарков, расщедривалась и покупала мне то, что я загадывала. Но меня это не устраивало. Мне нужны были не земные подарки, а чудо.

И уже став взрослым человеком, я не могла объяснить, откуда у меня всегда была прямо таки генетическая вера в волшебство? А близкие не понимали, откуда у меня этот отчаянно-гордый взгляд, несвойственная детям взрослость, властный голос, от которого у отца с матерью перехватывало дух, и порой страшно было отказать мне даже в самой малости.

Я любила родных, ощущала степень своего воздействия на них и старалась особо не давить. Я отстранялась, начинала жить как бы своей жизнью, разговаривая сама с собой, играя в свои игры и никогда не сливаясь с детским коллективом.

– ЧуднАя ты, – говорила мать, чувствуя сердцем, что дочь, зачатая при несколько странных обстоятельствах, и сама странная, не такая как все.

Второе воспоминание касалось моего отношения к мужчинам. Мне было годика четыре. Мы бежали с мамой по Караганде. Точнее, бежала она, а меня она просто волокла волоком вслед за папой, который отнас убегал. Они с мамой поссорились, и папа со злости рванул, куда глаза глядят. Мама бежала следом и кричала: «Гена, вернись!». Я отчетливо помню свою мысль в этот момент: «Чтобы я вот так за мужиками бегала?! Да ни за что!» Немыслимая для ребенка взрослость восприятия. Но главное – мысль! За ней явно угадывался опыт. Мой, личный опыт, коего у малышки четырех лет от роду по земной логике быть просто не могло!