Я смеялась, потому что, кажется, он знает моё тело лучше меня. Он играет на нём, как играл бы сам Лютер или Вивальди. Слишком виртуозно. Правильно. Как симфонию расписывае по нотам: прикосновение к груди и низкий вибрирующий звук, тяжёлые ладони на бёдрах и новые аккорды, гулкие, разносящиеся по спальне.

И мне так хорошо, что после — страшно.

А теперь страх приобрёл физическое выражение.

Я путаюсь в нем, как путается бабочках в сетях безжалостного паука. И не могу выбраться. Потому что вокруг липко, холодно и до боли трещат эти нити паутины по моему телу.

Влажные волосы касаются шеи, и я вздрагиваю, потому что вспоминаю про родинку. Карина боится моего состояния и ничего не говорит. Только выводит из ванной и остаётся со мной в комнате. Душно. Сумрачно.

Мне страшно завтра с утра вернуться домой, потому что там все будет напоминать про Кирилла. И я цепляюсь за эту безжалостную ночь, чтобы хоть немного не сойти с ума. Не сейчас. Пусть это случится завтра.

Пусть я умру завтра.

Прижимая к себе его рубашку, что так и лежит на полке в шкафу. Или вот прикасаясь губами к кружке из которой пил он.

Я не понимаю, за что он так со мной?

Почему он поступил как трус. А он им никогда не был. Что случилось такого, что теперь я задыхаюсь сыростью ночи, не находя себе места в постели, где мне страшно одной. Без его тепла.

Я закусываю губы почти до крови, чтобы понять, что ещё жива. Что его измена не прорезала во мне дыру. И не выпотрошила, ведь внутри зияет кратер, который наполняется болью, страхом, тягучим, как хорошее, густое кофе отчаянием.

Выть в подушку не получается, и я сажусь на кровати. Середина ночи. Карина тихо спит в другой комнате и на меня нападает паника. Я брожу из стороны в сторону. Раскачиваюсь, сидя у изголовья, цепляю простынь ногтями и не выдерживаю.

Мне тесно и страшно.

Я вытаскиваю свои вещи и тихо переодеваюсь. Мне надо уйти. Не отравлять подругу своим горем. С неё достаточно.

Неслышными шагами я бреду в темноте комнат и спотыкаюсь в коридоре возле пуфика. Карина шуршит одеялом, а потом резкий свет бьет по глазам. Больно. И глаза эти отказываются смотреть на мир, потому что в них пелена слез.

— Бежишь? — со сна ее голос глуше и уютнее. Мне стыдно признаваться в своей слабости, и я несмело киваю.

— Бегу.

— К нему? — она не останавливает, но и не поддерживает.

— Домой… — моя ладонь касается ручки входной двери и отрывает ее. — Спасибо за то, что была со мной.

Такси не едет ужасно долго и в тишине ночного города я ловлю спокойствие. Мир не рухнул и не пошёл трещинами. Кирилл не умер. То, что мы теперь не вместе, не говорит о том, что он умер.

Он просто ушёл.

К другой.

Сочные соцветия сирени колыхались в такт лёгким движениям ветра. Он обманчиво остро жался к моему лицу, волосам, разбрасываясь их. Я ловила губами аромат проснувшейся природы.

Все проходит. И это пройдёт.

Хотя, кого я обманываю? Кирилл не вирус. Он не ветряка или ОРВИ. Он тот, кто дал мне возможность полюбить и быть любимой. К сожалению таксист едет до моего района не долго, какой-то излишне мудрёной дорогой. Такой, что под мерное прикосновение колёс к асфальту я ненадолго отключаюсь. Но резко распахиваю глаза, когда по радио звучит песня «Moon river».

Комок слёз копится внутри. Я слишком часто моргаю, чтобы это могло сойти за ресничку, попавшую в глаз. И мужчина убавляет музыку. Потому что она тоже — воспоминания.

Вечерний парк. Много огней, которые блестят в падающем, парящем сверху снегу. И накануне Нового года никто не ожидал услышать мелодию из «Завтрака в Тиффани», а Кирилл, не смущаясь, тут же прошептал: