– За что ты его так? – спросил Седой. – Я пропустил начало.

Убер поднял голову. Лицо, искаженное яростью, наконец разгладилось.

– Он назвал меня фашистом, – сказал он спокойно.

– И все? – удивился Седой.

– Да.

– Точно больше ничего?

– Этого мало? – Убер поднял брови.

– Думаю, тебе нужно быть посдержаннее, – сказал Седой.

– Зачем? – удивился Убер. – Думаешь, я затем пошел в скины, чтобы быть сдержанным? Эй, чувак, стоять, сука! Готовься, сейчас я буду сдержанным.

– Большая сила – большая ответственность, – сказал Седой.

Молчание. Убер оглядел пожилого скинхеда, задумчиво почесал шрам на лбу. В глазах его появилось странное недоуменное выражение. Он переступил с ноги на ногу, покрутил головой. Казалось, эта мысль не помещается в его бритую, изуродованную шрамами упрямую голову. Но он все равно пытается ее там разместить – из уважения к Седому. Убер нахмурился.

– Ты сейчас серьезно? – спросил он.

Седой молча смотрел на него. Светло и строго, словно библейский апостол. И вдруг не выдержал, засмеялся.

– Да нет, конечно. Это ж из комикса.

– Блять, – сказал Убер. – На секунду я почти поверил.

– Но ты в следующий раз все-таки полегче. Это всего лишь слова.

– Да. – Убер кивнул. – Не стоит убивать за слова.

– Вот именно. – Седой потер лицо, потянулся. – Жрать охота! Пошли перекусим?

– Лады. А… – Убер замолчал, увидев в глазах Седова, что еще не все закончилось.

Человек поднялся. «Здоровый, – подумал Седой. – Но дура-ак».

Убер медленно повернулся.

– С-сука, – сказал человек. Выплюнул на ладонь сгусток крови и два зуба. – Ты мне… я тебя…

Он пошел вперед, набычившись. «Страшный, как пиздец».

– Чувак, спокойно.

– У-убью.

– Чувак, будем честны, это не «Вишневый сад», – сказал Убер. – Это всего лишь пиздюли. Не надо делать из этого трагедию.

Седой порадовался, что Убер говорит спокойно и насмешливо. Ни следа прежней ярости. Видимо, сегодня обойдемся без убийств. Это хорошо.

– Я твоих детей найду и расчленю, – сказал человек тихо и отчетливо. – На кусочки порежу, сука.

Убер ударил. Мгновенно, страшно и по-настоящему. Мужик подлетел и рухнул. Убер пнул его несколько раз.

Затем прыгнул сверху.

Седой только вздохнул и отступил, чтобы кровь его не забрызгала. «Убер в своем репертуаре». Мужика ему не было жалко. За некоторые слова действительно убивают. Он бы и сам убил за такое. Он вспомнил Еву – и печаль пронзила его насквозь. «Два раза бы убил».

«Только как мы будем разбираться с начальством станции? – подумал Седой. – Ох, черт. Как не вовремя».

Петербург, разрушенный Катастрофой. Вдали возвышается поврежденный купол Исаакиевского собора. Мощные стволы лиан, проросшие сквозь камень под Медным всадником. Статую оплетают голые уродливые ветви. Разбитые и сожженные ржавые останки машин на площади. Все в густо-оранжевом свете. Скоро рассвет.

Мимо статуй коней Клодта, зеленых от окисла, проходят люди в серых плащах и противогазах. За плечами у них огромные баулы. Это дальнобои, диггеры с секретным грузом.

Идущий впереди диггер напевает себе под нос.

В разрушенном войной мире мало кто знает «Holyday» Bee Gees. Легкая незамысловатая песенка. Высокий чистый голос Убера выводит:

Караван идет через мертвый город.

Петербург перед рассветом. Три часа утра. Где-то вдалеке на востоке начинает медленно нагреваться линия горизонта, как вольфрамовая нить в лампе накаливания. Рыжие отсветы пронизывают и зажигают воздух, заставляют его светиться изнутри.

Каменный лев с выщербленной пастью смотрит на Неву, по камню ползет оранжевый свет. С изуродованной выстрелами львиной головы срывается небольшая птица… нет, не птица. Это птицеящер. Он взмахивает крыльями и набирает высоту. Свист рассекаемого воздуха. Под ним проносится с огромной скоростью гладь воды.