Заметили его поздно, хотя он и не скрывался. Заснули они там, что ли?

– Стой, хто идет! – и сразу врубили прожектор.

В следующее мгновение Иван пригнулся, прикрывая глаза локтем и чертыхаясь сквозь зубы. Сдурели совсем?! Раскаленный до хруста стекла, прожекторный белый луч, казалось, вскрывал тело консервным ножом.

– Свои! – крикнул Иван.

Он загривком почувствовал, как повернулся в его сторону пулемет, закрепленный на тяжелом, сваренном из труб, станке; как металлически лязгнул затвор, вставая на боевой взвод.

Луч уничтожал. Иван прикрыл глаза и повернулся к прожектору спиной, но безжалостный свет, казалось, пронизывал тело насквозь. Сквозь одежду, кожу, мышечные волокна, кровяные тельца и кости добирался до глаз. Под веками пылало и горело.

– Зараз стрельну! – крикнули от пулемета. Голос надорванный, почти на истерике. Такой «сейчас сорвусь» голос. Опять Ефиминюк дежурит, понял Иван. Блин.

– Отставить! – Иван перешел на спокойный командирский тон. – Пароль! Слышите? Пароль: свадьба!

Пауза.

За это мгновение Иван, покрывшийся холодным потом, десять раз успел решить, что Ефиминюк его все-таки пристрелит. «Самое время. Везет мне, как… Просил же, – подумал Иван в сердцах, – не ставить психов в дозоры». «Людей не хватает, Иван, сам понимаешь… – так, кажется, говорил Постышев? – Некем дыры затыкать». «Угу. Если меня этот идиот накроет очередью, людей у нас будет хватать капитально. Все дыры закроем – моими окровавленными ошметками. Пулемет НСВ 12.7 миллиметров, такие на армейских блокпостах стояли. Оттуда в общем-то и сняли его. Пуля со стальным сердечником любую кость перешибает за милую душу».

– Пароль: свадьба! – крикнул Иван еще раз, уже не надеясь, что его услышат.

Молчание.

– А хто идет? – спросили оттуда наконец.

– Жених идет! – ответил Иван.

Еще заминка. Потом негромкое «клац!». Пулемет сняли с боевого взвода.

– Иван, ты, чи шо?

Иван хотел выматериться в голос, но сил уже не было, да и злобы тоже. Ответил просто:

– Я.

– Тю! – сказали с блокпоста.

Вот тебе и тю.

– Выруби свою лампочку, я тут ослепну сейчас!

Вымазанный в желтой глинистой грязи с головы до ног, Иван дотопал до блокпоста и оглядел вытянувшегося Ефиминюка.

– Кто старший дозора? Почему один?

– Та это… – сказал Ефиминюк. – Я это…

– Кто старший? – повысил голос Иван.

Ефиминюк замялся, начал прятать глаза.

– Сазонов старший, – признался, наконец. – Ты уж звиняй, командир, за пулемет. Та я ж не со зла. А Сазонов, он здесь был… Тильки его позвалы на полминуты.

Так. Сазонов, значит.

– Кто позвал?! – резко спросил Иван.

– Та я що, крайний? Не знаю.

– Распоясались, – сказал Иван. – Ничего, я с вами разберусь.

Он отодвинул Ефиминюка в сторону, перелез через мешки с песком. Пошел к свету.

Василеостровская – станция закрытого типа, поэтому на ночь все двери запирались, кроме двух: одна вела на левый путь, другая – на правый. Иногда выставляли дозор и на служебную платформу, которая находилась дальше в сторону Приморской, но не всегда. Это когда в Заливе начинался «сезон цветения» и всякая дрянь лезла из туннеля, только успевай нажимать на спуск.

«Сегодня же обычный дозор, контролирующий туннель, облажался. Сазонов – ты же битый волчара, ты-то как умудрился? Расслабились, блин».

Это называется «Феномен Бо» – на жаргоне диггеров. Когда косяк допускает тот, от кого этого никак не ожидаешь. От такого не застрахуешься.

Василеостровская никогда не относилась к очень красивым станциям, как, например, та же Площадь Восстания, где высокий свод, тяжелые бронзовые светильники, колонны с лепниной и роскошная, «сталинская» отделка зала. «Васька», как называли станцию фамильярные соседи с Адмиралтейской и Невского, была станцией аскетичной и суровой, готовой выдержать голод, холод, атаку тварей и спермотоксикоз защитников. Чисто питерская станция-крепость.