Или: Мне нравятся твои стрелки! Сделаешь мне макияж? И: мне нравится твоя куртка, одолжишь ее мне? Сначала кажется, что ты центр ее мира, но вскоре понимаешь, что все, что она говорит и делает, происходит для ее собственной выгоды.

Стать подругой Эшли казалось хорошим шагом с самого начала. Это было волнующе, когда она взяла Матильду под руку и поделилась всеми последними сплетнями, в то время как они вместе с важным видом шли по коридорам. Когда Матильда смотрела, как Эшли репетирует перед школьным спектаклем или бегает по футбольному полю, она чувствовала гордость за то, что находится в своем кругу, даже если она попала туда с помощью магии.

Однако шли недели, и Матильде надоело повсюду таскаться за Эшли, которая, кстати, училась не особо хорошо и настояла на том, чтобы Матильда ходила с ней на все внеклассные занятия: от философского клуба до музыкального театра. Вместо того чтобы по-настоящему подружиться с кем-нибудь, Эшли преследовала лишь одну цель: больше зрителей в Обществе обожания Эшли. Матильда собиралась покончить с чарами, потушив пламя, но потом Эшли ушла и обратила свое внимание на единственного человека, к которому Матильда испытывала что-то настоящее.

Шон.

Эшли продолжала смотреть через плечо на Шона, прежде чем отвернуться, оставив его качать головой и сдерживать улыбку. Их явное влечение заставило кожу Матильды покрыться мурашками от ярости, пока Эшли не откашлялась и не поднесла свои пальцы с идеальным маникюром к губам. Она нахмурилась, затем повернулась к своему соседу и открыла рот, чтобы что-то сказать, но начала кашлять, как механик средних лет после пачки «Мальборо».

«Вот оно», – подумала Матильда. В первый раз, когда она использовала магию, чтобы причинить кому-то боль, то немного нервничала, но теперь все, что она чувствовала, это прилив возбуждения от того, что ее слова и действия могут оказать разрушительное воздействие на кого-то другого. Как только она овладела заклинанием, чтобы скрыть свои шрамы, в мире не осталось ничего, что было бы для нее недоступно.

Лотти пыталась направить ее по пути естественной магии без последствий или боли: зелья для предсказаний, заклинания для исцеления, заклинания для защиты, даже талисманы для защиты от простуды. То, что Матильда делала сейчас, было намного сильнее, но она могла слышать голос матери в своей голове: «Используй магию, чтобы причинить боль другому, и ты будешь знать, что боль усиливается втрое с каждой буквой, нанесенной на твою кожу». Хотя Матильда могла скрыть свои шрамы, эта часть оставалась правдой: она все еще чувствовала боль от каждого имени, скрытого на лице, и носила ее с собой день и ночь.

– Эш? Ты в порядке, детка? – спросила одна из подруг Эшли, похлопав ее по спине.

Девушка откинулась на спинку стула, ее лицо побледнело, как луна, а широко раскрытые глаза сверлили подругу. Кашель прекратился, и ее подбородок задрожал, когда она втянула немного воздуха.

– Я… я… там что-то… что-то… ОООХХ!!!

Рука Эшли ударила по столу, разбросав столовые приборы и разбив тарелки. Скрип отодвигаемых стульев прорвался сквозь болтовню в кафетерии, когда все вокруг Эшли попятились от нее. Она схватилась за горло и скорчилась над столом, ее выпученные глаза покраснели и остекленели от паники.

Улыбка тронула губы Матильды, когда она бросила картошку фри в рот, как будто ела попкорн. При виде Эшли, которая обычно была такой уравновешенной и высокомерной, а теперь склонилась над столом, растерянная и испуганная, темное маленькое сердце Матильды запело от радости.

Шон наблюдал за Эшли, его губы скривились от отвращения, как будто он смотрел на слизняка, извивающегося под соленым дождем