Увидел.

В дверь вошёл сухощавый середович в военной форме со знаками различия бригадного генерала – впалые щёки, выдающийся римский нос, белокурые локоны, едва заметная седина.

Глеб вскочил с места, как подброшенный пружиной.

– Михаил Гедеон Радзивилл, – представился он, весело и живо блестя глазами. Дядя Леона! – понял Глеб. – Отцу нездоровится, он не смог сейчас встретиться с нашим гостем, но обещал непременно спуститься к обеду.

Отец, это должно быть, дед Леона, отец обоих этих Радзивиллов, сенатор-каштелян, виленский воевода.

– Ваша мосць! – поклонился Глеб как можно изящнее, в душе обмирая со страху – как бы не увидеть пренебрежение на лицах этих магнатов.

– Стало быть, пан Кароляк и пан Олешкевич вам кое-что рассказали, – сказал, наконец, пан Людвик. Сенатор-каштелян, изящно отложив в сторону нож и вилку – мелькнули над белой скатертью потемнелая морщинистая кожа рук и начищенное серебро, внимательно смотрел на кадета. Стол был накрыт на пять кувертов, хотя за столом было всего четверо – Леон почему-то к столу не вышел. Глеб несколько раз бросал в сторону двери взгляды, ожидая, что юнкер вот-вот появится, но этого так и не случилось. «Странно, – подумал озадаченно кадет. – Неужели всё-таки обиделся? Или у них в семье что-то не так?» Впрочем, никто из Радзивиллов не выглядел ни удивлённым, ни рассерженным – должно быть, у отсутствия Леона была какая-то весомая причина.

– Очень мало что, – позволил себе улыбнуться Невзорович. – Они больше изъяснялись намёками.

В этот момент он больше всего боялся, что его голос дрогнет, и собеседники посчитают, что в нём звучит обида. Тем более, что обида в этот момент и так кольнула его душу.

Глеб приблизительно догадывался, на что ему намекали Кароляк с Олешкевичем (да и в словах Мицкевича несколько раз прозвучало что-то подобное), да и о чём пойдёт сегодняшний разговор – тоже.

– Это вполне понятно, – добродушно пробурчал пан Людвик, тоже, в свою очередь, покосившись в сторону двери – тоже, должно быть, хоть и знал причину отсутствия за столом Леона, всё равно ждал, что сын вот-вот войдёт в дверь. Надеялся. Наверняка, причина для него неприятная, – догадался неожиданно для себя, Глеб, и с усилием заставил себя слушать слова хозяина замка, отгоняя навязчивое недоумение. Начиналось самое важное и нельзя было пропустить ни единого слова.

– Видите ли, юноша, – мягко сказал пан Михал. – Уставом нашего общества запрещается принимать в него неофитов младше двадцати одного года, и я сильно сомневаюсь, что мы можем сделать исключение для вас…

– Хотя вы уже и зарекомендовали себя человеком, преданным нашему делу… – задумчиво проговорил Чарторыйский, глядя в скатерть, – так, словно пытался разглядеть в переплетении её нитей какую-то тайнопись. – Тем не менее, вам придётся подождать. Хотя бы год.

Глеб молчал – его слов сейчас никто и не ждал, всё было понятно сразу. Он сидел, пожав ноги под стул и вцепившись пальцами в его края, бегая глазами от одного магната к другому, и в голове стремительно проносились одна мысль за другой, а в душе медленной волной вздымался восторг.

Он угадал!

Заговор!

Это заговор! Польша будет свободной! А с ней и Княжество!

Словно подслушав его соображения, старший Радзвивилл повернулся к Глебу, посмотрел так, будто душу из него хотел вытащить на всеобщее обозрение.

– А вы, сударь… служите или просто время проводите в столице…

– Кадет Морского корпуса, ваша мосць! – вскочил Глеб, польщённый тем, что пан старший Радзивилл, наконец-то, обратился к нему напрямую.

– Морского, стало быть, – задумчиво сказал виленский воевода, глядя на Невзоровича вприщур. – Что ж, моряки нам, надеюсь, будут тоже нужны, не только уланы… готовы сразиться за вольную Речь Посполиту?!