Всё это Сид объяснял ему за то время, которые они провели вместе, и примерно в этих самых выражениях. Надо сказать, Сид умел завораживать слушателя: не только убийственной простотой и кристальностью собственной логики, но и своими царственными манерами, осанкой, жестами, неторопливостью и мелодичностью речи. Кроме того, с его лица практически ни на секунду не сходило ранее подмеченное Витей чуть раздражённое, но в то же время снисходительное выражение всё понявшего про жизнь гуру, вокруг которого наступают на привычные им грабли неразумные младенцы, и по поводу синяков и шишек которых он испытывает глубокую скорбь. Это тоже придавало ему своеобразный шарм: он продолжал напоминать Вите осла Иа из советского мультика, словно бы постоянно готового спросить «Ну, что у вас опять случилось?» или «Ну, какой вашей очередной глупости мне придётся сопереживать?»

Минуту назад он объяснял Вите, что и эта придорожная хибара, куда они заглянули на запах тушёного мяса, и этот грубо сколоченный стол, на который Витя выложил локти, – всё это просто попытка привязать собственные ощущения к каким-то привычным образам и конструкциям.

Мол, если я скажу себе «Я сижу в харчевне за столом», то есть навешу конкретный узнаваемый ярлык на место своего пребывания, то это даст мне то самое обманчивое чувство спокойствия, за которым я так гоняюсь. Но которое, в действительности, просто погружает меня в привычный для меня сон повседневности.

Если же я скажу себе просто «Я здесь»… в общем, ну вы поняли. Это для меня шанс проснуться и бла-бла-бла.

Так что, возможно, думал я, мы и не в харчевне. И он не ест руками из глиняной плошки рис, а передо мною не стоит на столе тарелка с овощами и козьим сыром. Тушёное мясо, говорите? Видели бы вы, какими глазами он глянул на меня, когда я спросил хозяина о мясе: как Робинзон Крузо, которому Пятница по привычке предложил полакомиться трупами убитых врагов. Попав в незнакомое место, следует внимательно относиться к настроению своего единственного попутчика: поэтому мясо я переиграл на сыр и овощи. И вот уже около получаса мы сидели у приоткрытого окна, в которое порывами влетал тёплый степной ветер, гладя меня по щекам и шевеля чёрные распущенные волосы Сида.

Кстати, рис Сид тоже ел довольно своеобразно: доставая из миски пальцами едва ли не по одному зёрнышку, укладывая в рот и даже не прожёвывая, а словно бы растирая языком по нёбу. Насколько я понял из его предыдущих рассказов, в его жизни был период, когда он питался одним зёрнышком риса в день. Если в это поверить, то сейчас он на моих глазах уничтожает примерно свой годовой рацион. Впрочем, поверить легко, если он всё же Будда. И бывший царевич Шакьямуни. Если же он Сид, как я называю его с момента нашего знакомства под придорожным деревом, то хотя это не объясняет ни его величавых манер, ни странноватых аскетических привычек, ни удивительной логики, но зато даёт мне возможность сохранять веру в здравость собственного рассудка и снижает градус нашего общения. Позволить себе запросто побродить по просёлочным дорогам и поесть за одним столом с Буддой я, по-видимому, психологически пока не готов.

– Сид, – заговорил я, – Допустим, я всё понял и про «здесь» и про «сейчас»…

Он глянул на меня взглядом профессора математики, которому семилетний внук после урока арифметики сообщает, что в науке для него не осталось никаких тайн, и я поправился:

– Я же говорю «допустим». Ну, не всё, но кое-что понял. Короче: я верблюд, который никак не может пролезть в игольное ушко под названием «Где я?» Да, с твоей точки зрения это глупо, но мне нужно конкретное объяснение. То, что здесь странно, я уже оценил. И сообразил. Это место – в смысле, все места, где мы с тобой уже побывали, – очень своеобразное. Это очень отличается от того, к чему я привык. И потом, ты мне постоянно твердишь «там, у вас» и «здесь, у нас». Где это «там у нас», и что это «здесь у вас»? Проще всего, конечно, предположить, что я во сне: это всё объясняет. Я сплю, и всё это мне снится: вместе с тобой.