На всё происходящее Витя Алябьев и его ровесники смотрели одновременно с цинизмом, свойственным молодому успешному хищнику, и с непониманием, присущим молодому тупому травоядному. Воцарившийся в стране абсолютный бардак в течение нескольких лет сделал многих из них, включая самого Витю, довольно состоятельными людьми: они могли продемонстрировать все атрибуты успешного предпринимателя новой России, от набитой блядьми дорогой иномарки до расписной визитки, на которой значилось заклинание вроде «Региональный межотраслевой инвестиционно-консалтинговый фонд». Успев использовать щедрость «совка», раздававшего направо и налево бесплатное высшее образование вплоть до самой своей смерти, Витька даже запрыгнул на бюджетное место в престижный ВУЗ: правда, ещё не вполне понимая, что полученный им диплом в условиях новой Родины пригодится только для хранения в письменном столе.

Никаких объективных предпосылок к тому, чтобы стать носителем социалистических взглядов, у Вити, таким образом, как бы не было.

Точнее, была одна. И она, признаться, носила не вполне материалистический характер…

Есть некая дрожащая в воздухе невидимая струна. Эта струна идёт неизвестно откуда и неизвестно куда, и не представляется возможным увидеть те колышки, на которых она закреплена. Но она издаёт звук: именно этот звук и порождает вокруг всех нас всё то, что мы принимаем за окружающий мир. Небо с облаками или без, деревья у воды, вспорхнувшая стая птиц, сами люди, наконец, – всё это результат дрожания этой туго натянутой струны, издающий не столько слышимый, сколько ощутимый – ощутимый каждой клеточкой тела – звук.

То, что весь наш мир порождается колебанием некоей невидимой струны, давно уже признано мистиками и философами, а с недавних пор стало очевидно и для учёных-физиков.

И с некоторого времени эта струна зазвучала на очень низкой ноте: Вите это стало понятно как человеку, восемь лет из-под палки посещавшему музыкальную школу. Как ему представлялось, это была даже не нота «до»: это был уже инфразвук, вроде того, что формируется в океанском воздухе перед показательным штормом и заставляет людей в необъяснимом для них ужасе прыгать с палубы за борт, превращая собственное судно в брошенный на волю волн «Летучий голландец».

Первыми тот факт, что натяжение этой вселенской струны падает, и она вместо чистой и высокой ноты начинает издавать похоронное дребезжание, ощущают люди с острым поэтическим и музыкальным чутьём: тогда-то и появляются строчки вроде «Нет, ребята, всё не так: всё не так, как надо!»…

Правда, объяснения того, что именно «не так», как именно «надо», и каким образом это «не так» исправить, сплошь и рядом оказываются, к сожалению, совершенно неверными.

Представьте себе человека, который вышел из ярко освещённого огнями посёлка и углубляется по тропинке в тёмный лес. Разумеется, по мере того, как он всё дальше отходит от света и всё глубже погружается во мрак, у него неизбежно появляется ощущение, что всё не так, как надо.

Однако, вместо того, чтобы развернуться и вернуться назад, что выглядит совершенно естественным решением психологически здорового человека, наш путник принимает прямо противоположное решение, свойственное лишь окончательно заблудившемуся в дебрях собственного бессознательного невротику. Он по каким-то причинам решает, что всё самое лучшее он оставил не в посёлке, а оно ждёт его впереди, надо только преодолеть тёмный лес, вследствие чего сломя голову бросается вперёд, в ночной бурелом.

Примерно это и произошло с советским человеком, который в один не вполне прекрасный день середины XX века, по окончании одного не вполне удачного XX съезда, вышел на окраину своего посёлка, который он до этого в течение многих лет заботливо возводил, электрифицировал, обустраивал и защищал, осмотрелся, и осторожными шажками потопал в сторону окружающего со всех сторон тёмного леса, от похода в который его пятьдесят лет пыталась уберечь газета «Правда».