– Дай ему, наконец, – сказала Лиза зимним вечером, когда Оксана уже лежала в постели с книгой, а Сашка пила чай, собираясь заняться новой серией упражнений. – Жалко смотреть, как ты мужика динамишь.

Сашка пятерней захватила ее светлые волосы и рванула изо всей силы. Лиза взвыла. Оксана, которая никогда ни во что не вмешивалась, глубже забралась под одеяло и оттуда смотрела, как Сашка и Лиза пытаются выцарапать одна другой глаза.

В конце концов Лиза ретировалась и пропала куда-то до утра.

Двадцать девятого в зале нарядили елку. Тридцатого после обеда в институте воцарилась праздничная суматоха. В зале спешно что-то репетировали второкурсники, в столовой двигали столы, готовя вечернюю дискотеку с буфетом. К шести часам зал был полон, и Сашка с удивлением заметила в первых рядах многих преподавателей – некоторых она видела раньше, некоторых не встречала никогда. Горбун Николай Валерьевич тоже был там, сидел рядом с Портновым и что-то весело ему рассказывал. На Портнове, против обыкновения, не было очков.

Открылся пыльный бархатный занавес, на сцену вышел Захар, сосед Кости по комнате, в длинных очках, поразительно похожих на очки Портнова. У него была странная координация движений, он малость запутался в кулисе выходя, но, утвердившись на авансцене, смело посмотрел в зал и, очень похоже уставившись поверх стекол, сообщил, что все, кто не отпразднует Новый год с первого раза, будут иметь неприятный разговор со своими кураторами. Сашка обомлела; ей это показалось слишком смелым, но второкурсник пародировал Портнова так точно и так смешно, что уже через минуту она хохотала, и ее смех сливался с довольным ржанием зала.

Уже когда Захар уходил со сцены, свирепо оборачиваясь и грозя (он безбожно переигрывал в этот момент, но покладистый зритель все прощал), Сашка поняла, что очки на носу Захара – настоящие портновские, взятые «напрокат». Потрясенная, она хотела сказать об этом Косте, но тут на сцену вылетели девочки-второкурсницы, одетые Снегурочками, в очень коротких юбках, и грянула фонограмма.

Никогда в жизни Сашка не подумала бы, что человек, подобный Портнову, может отдать свои очки пародисту для большего эффекта. Но гораздо труднее было осознать, что в институте нашелся человек, способный обратиться к нему с такой просьбой.

Никогда в жизни Сашка не видела настоящего капустника, а этот был очень хорош: остроумный, в меру громкий и очень яркий. Зал визжал от смеха; грохотала музыка, и кружились цветные огни прожекторов. Сашка сидела, держа за руку Костю, и смеялась вместе с ним.

– Как думаешь, он на Захаре не отыграется? – спросила она во время короткой паузы, пока на сцене шла быстрая и несколько бестолковая перестановка.

Костя пожал плечами:

– Не знаю. Вот честно. Но я бы на месте Захара не рисковал.

Концерт закончился.

Веселящаяся толпа вывалила в коридор. Костя затащил Сашку за портьеры и, крепко навалившись, поцеловал.

Острый край подоконника впился Сашке в спину.

– Погоди, – сказала она с ноткой раздражения. – Какой ты… приставучий.

В полутьме она не видела его лица.

Держась за руки, они выбрались из-за портьеры. Внизу, в столовой, продолжался праздник. Приглашенный ансамбль играл «От улыбки хмурый день светлей» – для разогрева. В какой-то момент Сашка и Костя расстались – она отлучилась в туалет, он протолкался через толпу, чтобы поздравить отважного Захара. Такого праздника, такой суеты, такого шума и веселья Сашка не видела ни разу за свои без малого восемнадцать лет; она опьянела без вина.

В туалетах – мужском и женском – на тихую «разливали». Сашка хлебнула шампанского из пластикового стаканчика и обомлела от собственной смелости. Ансамбль выполнял заявки, музыка не умолкала ни на минуту, со столов быстро исчезали бутерброды с сыром и колбасой, хлеб, печенье, апельсиновые дольки.