415 Жажду хотел утолить, но жажда возникла другая!

Воду он пьет, а меж тем – захвачен лица красотою.

Любит без плоти мечту и призрак за плоть принимает.

Сам он собой поражен, над водою застыл неподвижен,

Юным похожий лицом на изваянный мрамор паросский.

420 Лежа, глядит он на очи свои, – созвездье двойное, —

Вакха достойные зрит, Аполлона достойные кудри;

Щеки, без пуха еще, и шею кости слоновой,

Прелесть губ и в лице с белоснежностью слитый румянец.

Всем изумляется он, что и впрямь изумленья достойно.

425 Жаждет безумный себя, хвалимый, он же хвалящий,

Рвется желаньем к себе, зажигает и сам пламенеет.

Сколько лукавой струе он обманчивых дал поцелуев!

Сколько, желая обнять в струях им зримую шею,

Руки в ручей погружал, но себя не улавливал в водах!

430 Что увидал – не поймет, но к тому, что увидел, пылает;

Юношу снова обман возбуждает и вводит в ошибку.

О легковерный, зачем хватаешь ты призрак бегучий?

Жаждешь того, чего нет; отвернись – и любимое сгинет.

Тень, которую зришь, – отраженный лишь образ, и только.

435 В ней – ничего своего; с тобою пришла, пребывает,

Вместе с тобой и уйдет, если только уйти ты способен.

Но ни охота к еде, ни желанье покоя не могут

С места его оторвать: на густой мураве распростершись,

Взором несытым смотреть продолжает на лживый он образ,

440 Сам от своих погибает очей. И, слегка приподнявшись,

Руки с мольбой протянув к окружающим темным дубравам, —

"Кто, о дубравы, – сказал, – увы, так жестоко влюблялся?

Вам то известно; не раз любви вы служили приютом.

Ежели столько веков бытие продолжается ваше, —

445 В жизни припомните ль вы, чтоб чах так сильно влюбленный?

Вижу я то, что люблю; но то, что люблю я и вижу, —

Тем обладать не могу: заблужденье владеет влюбленным.

Чтобы страдал я сильней, меж нами нет страшного моря,

Нет ни дороги, ни гор, ни стен с запертыми вратами.

450 Струйка препятствует нам – и сам он отдаться желает!

Сколько бы раз я уста ни протягивал к водам прозрачным,

Столько же раз он ко мне с поцелуем стремится ответным.

Словно коснешься сейчас… Препятствует любящим малость.

Кто бы ты ни был, – ко мне! Что мучаешь, мальчик бесценный?

455 Милый, уходишь куда? Не таков я красой и годами,

Чтобы меня избегать, и в меня ведь влюбляются нимфы.

Некую ты мне надежду сулишь лицом дружелюбным,

Руки к тебе протяну, и твои – протянуты тоже.

Я улыбаюсь, – и ты; не раз примечал я и слезы,

460 Ежели плакал я сам; на поклон отвечал ты поклоном

И, как могу я судить по движениям этих прелестных

Губ, произносишь слова, но до слуха они не доходят.

Он – это я! Понимаю. Меня обмануло обличье!

Страстью горю я к себе, поощряю пылать – и пылаю.

465 Что же? Мне зова ли ждать? Иль звать? Но звать мне кого же?

Все, чего жажду, – со мной. От богатства я стал неимущим.

О, если только бы мог я с собственным телом расстаться!

Странная воля любви, – чтоб любимое было далеко!

Силы страданье уже отнимает, немного осталось

470 Времени жизни моей, погасаю я в возрасте раннем.

Не тяжела мне и смерть: умерев, от страданий избавлюсь.

Тот же, кого я избрал, да будет меня долговечней!

Ныне слиянны в одно, с душой умрем мы единой".

Молвил и к образу вновь безрассудный вернулся тому же.

475 И замутил слезами струю, и образ неясен

Стал в колебанье волны. И увидев, что тот исчезает, —

"Ты убегаешь? Постой! Жестокий! Влюбленного друга

Не покидай! – он вскричал. До чего не дано мне касаться,

Стану хотя б созерцать, свой пыл несчастный питая!"

480 Так горевал и, одежду раскрыв у верхнего края,

Мраморно-белыми стал в грудь голую бить он руками.

И под ударами грудь подернулась алостью тонкой.

Словно у яблок, когда с одной стороны они белы,