Гость поморщился, но промолчал.

– Нет у вас души. Мозги есть, не спорю, а души нет. А они, – художник указал пальцем на потолок, – оказывается, они лучше знают, что мне делать и как мне жить. Им человек с душой опасен. Вот поэтому я свою душу и пропиваю, – Иванов снова налил и залпом выпил. – Оно так лучше…

Гость отпил глоток и поставил стакан. Художник покосился на него, но ничего не сказал. Вытер обрывком «Зари демократии» губы, отщипнул кусочек мойвы и долго жевал. Он что-то обдумывал и пытался сосредоточиться, тупо уставившись на бесхвостую рыбину.

– Вон там, посмотри, в углу, валяется моя последняя работа. Что ты там видишь? Пожелтевшие ветки и ниспадающий занавес? Не-ет, это не натюрмортик, мил человек, это душа моя падает в бездну. Бросить бы все к черту, да не могу, слишком много сил истрачено, прилип к искусству. Страшно, если все впустую… – художник вздохнул и замолчал. Подвинулся к гостю и спросил, не рассчитывая на ответ: – Скажи, жить как? Все вокруг опротивело, – налил водки, выдохнул воздух и опрокинул в рот содержимое стакана.

Гость пил медленно, как будто цедил водку через зубы.

– А ты ничего, хотя и молчун, – наблюдая, как пьет гость, произнес Иванов. – Скорее всего, и ты неудачник. Не гляди, что я пьян, я всё, – он провел пальцем по воздуху, – всё-ё понимаю. Вот ты молчишь, а ты не молчи. Ты скажи, если ты ученый, объясни, – Иванов сгреб с тумбочки «Вечерний Ленинград» и помахал газетой. – Читал? То-то же…

Шатаясь, подошел к этюднику и открыл его. Вытащил какие-то фотографии, вернулся к гостю.

– О!.. Что ты на это скажешь, умная голова твоя? – криво усмехнулся, неторопливо разлил по стаканам остатки спиртного и опорожнил свой.

– А ты не умеешь пить, – наблюдая, как пьет его новый знакомый, произнес художник. – Ты только напиток переводишь.

Он снова подвинулся к гостю, теперь уже вплотную. Ткнул пальцем в одну из фотографий и выжидающе уставился на него.

– Мне пора, время за полночь. Завтра обо всем поговорим. В полдень в березовой роще, возле вашего озерца, я буду ждать, – произнес тот и протянул руку.

Хозяин вяло сжал протянутую руку и, не выпуская ее, прошел с гостем до двери. Проводив его, расстегнул рубаху, кое-как стащил брюки, долго расправлял их на спинке стула и, когда наконец у него это получилось, плюхнулся на диван, издав тихий стон облегчения.

Проснулся Иванов весь разбитый. За ночь во рту пересохло.

– О господи, как гудит голова.

Он подошел к окну и распахнул его. Сел на диван и попытался восстановить в памяти вчерашний вечер.

– Откуда свалился на мою голову этот ученый? Завязывать надо…

Художник пошарил в карманах и вытащил измятую двадцатипятирублевую купюру.

– Приберег, – с гордостью отметил он сам себе. – Надо подлечиться, да и гостя заодно опохмелить – пить за чужой счет у нас, художников, не принято.

Он засунул деньги обратно в карман, взял из тумбочки лист с талонами, оторвал талон № 5 с надписью «Сырок плавленый – 2 шт.» и, вскинув на плечо этюдник, вышел на улицу.

В гастрономе за сырками стояла очередь.

«Черт с ними, с этими сырками, – решил Иванов, запихивая в этюдник кусок хлеба и бутылку водки. – Обойдемся».

Автобус пришлось ждать долго. И когда показалась знакомая по «творческим» встречам с друзьями березовая роща, первое, что заметил художник, – это длинную фигуру вчерашнего дружка. Одет он был несколько необычно и даже странно, не так, как одеваются люди в его возрасте.

«Новая встреча и новые причуды», – с неопределенной досадой подумал художник.

Он подошел к своему странному приятелю. Тот протянул руку и представился: