Любовное переживание не регулируется биологическими и анатомическими детерминациями, философскими нелепостями университетского дискурса, генетическими или социальными координатами, но позволяет субъекту взять контроль над реальностью. Диссоциативное преобразование, которое отрывает субъекта от его статуса и его актуального состояния, является ценой, которую он платит за доступ к знанию, к которому он без этого оказывается не способен. Любовь к истине заменяется любовью к бытию, о котором повествует набившая исследователям оскомину платоновская диалектика. Любовь – событие, которое требует действия логики высшего порядка, деликатной абстракции и должно вызывать трансформацию в субъекте, – не в виде постепенного восхождение от желания к духовной трансформации, а в виде трансформации любимого в любящего, которая формулируется в опоре на то, что известно о стигматизации мученичества. Ведь ценны те заслуги, которые относятся к любви на уровне метафоры как замещения не одного означающего другим, а одного субъекта другим. Присутствие желания другого воображаемо на уровне переживания в том двойном смысле, в котором оно может не соответствовать своей реальности (субъект может лишь предвосхитить его по собственному образу), и которое определяет его расширение как набор всех возможных последующих комбинаций, означающих внутри цепи. В сердцевине диалектического начала язык не вмешивается в любовный опыт и не определяет направления канализации либидинального потока. Речь идет не о том, чтобы придать форму сырому материалу, которым является желание, с помощью языка, и не о том, чтобы изменить его статус, возведя на уровень более высокого порядка, а о том, чтобы перевести эту диалектику любовного переживания в другой регистр. Любимый слушает и стремится услышать, где присутствие другого уже не гарантировано. В таком слушании прочерчивается измерение требования, то есть желания понять желания другого, т. к. только искренне желая присутствия другого, который запрашивает присутствие, субъект может интерпретировать событие как проявление воли. С этого момента субъект не готов довольствоваться тем, что хочет другого; он должен бесповоротно занять позицию того, кто хочет, не считаясь с предшествующим опытом. Это изменение регистра слушания, его трансформацию, можно считать метафорой любви – заменой любимого на любящего. Конечное событие любви на уровне бессознательного знания настолько далеко заходит, что это прописывается в доступе к желанию и его интерпретации. Разжигание желания в другом – это то, что предполагает метафора любви и то, что происходит в ней на уровне значения, может быть интерпретировано в терминах «рождения» на уровне доступа к знанию персонального мифа. Ведь когда субъект любит, он не знает об этом, не может подвергнуть это знание артикуляции, поскольку подобно Клерамбо увлечен драпировкой тканями завесы собственного переживания. Начало любви – это всегда возвращение, связанное с бессознательным знанием, полностью прозрачным как для самого себя, так и для забвения субъекта в его вероятности. Это начало, лишенное опоры, пролегает между эпистемой, бессознательным знанием, изначальной атопией социуму (желанием обретения вечности, которое объединяется с драйвом влечения к смерти) и невежеством (объектом желания, соотнесенным с не-знанием, но подразумеваемым в знании о любви как соприкосновением с Реальным). Если субъект знает, что он любит, он всегда оказывается не в состоянии сказать, почему это любовь, и каким образом она укореняет его в бытии. Любовное переживание оформляется таким образом как желание бессознательного знания. Поскольку объект желания постулируется и востребован как пустота, предваряющая конкретную форму объекта, устанавливаемую структурным эффектом знания, он совершенно не обеспечивает непоколебимую поддержку образа, в котором субъект распознает причину своего любовного переживания в качестве открытого для вечного отречения объекта.