Почему же она молчит? По-видимому, чтобы не говорить того, что будет воспринято носителем генитальной позиции как глупость, проявление интеллектуальной и душевной слабости. Это обстоятельство нужно принять во внимание в первую очередь потому, что истеричка действительно хочет сказать вещи, которые именно таким образом и могут быть расценены. Когда истерический субъект все же заговаривает – при условии, что при этом он хочет сразу перейти к существу своих воззрений и говорит без обиняков – возникает нечто сентиментальное, если не утопическое. Например, истеричку может занимать угнетенное положение разнообразных «младших сущностей», с ее точки зрения, сходное с ее собственным: она солидарна с детьми, с животными, с разного рода флорой и фауной, ее волнует недостижимость всеобщего счастья, она хотела бы, чтобы общество строилось на справедливых началах и в нем преобладала духовная составляющая.

Все это ни в коем случае нельзя считать исторической случайностью, преходящим влиянием круга чтения (хотя не следует сбрасывать со счетов отмеченную уже Фрейдом одержимость истерического субъекта самообразованием и склонность к размышлениям, в которых сказывается чуткость натуры в сочетании с фригидностью и подвижничеством – то есть, по существу, с тем, что современная Фрейду литература начала обозначать модным словом «альтруизм»). Иными словами, речевое бытие истерички основано на проповеди, которую ни ее отец, ни ученый муж любых степеней и званий слушать, естественно, не станет и даже если считает ее «подобающей» для своей дочери или пациентки (ибо именно так, с его точки зрения, должны говорить и мыслить «чувствительные женщины»), ему самому эта речь ничего не сообщает. Причину появления этой проповеди в себе он не видит, хотя, возможно, и согласится с тем, что она контрастно оттеняет и дополняет его позицию. Во всяком случае решать свои задачи и устраивать собственные дела она ему не мешает.

Однако именно это не устраивает истерического субъекта. Он вовсе не намерен служить убаюкивающим фоном, источником невинного и забавного лепета. Тратить свои слова попусту истеричка, ранее сталкивавшаяся с насмешливым отчуждением, больше не будет и поэтому хранит молчание.

Таким образом, речь истерички – не в ее бытовых проявлениях, а «полная», выражающая предельные чаяния – представляет собой своего рода доктринерство, резонерство на утопической основе. Симптоматично, что Дора, самая известная представительница истерического дискурса, была также сестрой Отто Бауэра, чьи собственные идеи и политическая активность были визитной карточкой австрийского социалистического движения. Забывать о вкладе некоторых других истерических пациенток в женское движение после их ухода из анализа тоже не стоит. При этом с аналитической точки зрения речь, на которой строятся эти виды политической деятельности, отличается тем, что в ней выражено отчаянное требование и поставлены условия, сформулированные так, что их невозможно выполнить.

Наличие этого требования и его заведомая неисполнимость проливают свет на известный аналитический факт: от предлагаемого ей доступного удовлетворения – например в традиционной сексуальной форме – истеричка, как правило, отказывается. Связано это не с пресловутой фригидностью в физиологическом или даже «нервном» плане, а с неспособностью уступить свою позицию в речи. Таким образом, истерический субъект, вопреки всем увещеваниям, оказывается в заведомом тупике, поскольку стоит в своей речи на позициях, занятых тем, что оказалось не нужно и было отброшено генитальным отцом. Сойти с этого места, где отброшенное оберегается в перспективе ради ее же отца, в надежде, что за заключенным в ее речи объектом он, как диккенсовский мистер Домби, с раскаянием вернется – истеричка не в состоянии. Ее речь полностью зависима от его речи.