Собор основан по царскому плану, а выстроен по божественному.

Фабула места, отношение небесной и земной властей, цветет и раскрывается, как роза.

Непременный подле средокрестия путей Никола, споспешник путешествующих, плавающих (а Великорецкая икона прибыла водой), – Никола вырастил восьмую стрелку, лепесток московской розы. География чудесно раздалась до современной и, может быть, еще неполной полноты.

Строительство Покровского собора было переводом в камень прежней полу-деревянной церкви о восьми верхах, поставленной на скорую память казанского взятия. В ней «церкви древяны семь престолов» помещались «окрест» центрального каменного столпа. Представить этот храм семиконечным мешает точный смысл слова «окрест». Возможнее восьмиконечный план в отсутствие восточного столпа, дабы не загораживать алтарь центральной церкви. Действительно, только центральный столп собора, собственно Покровский, оснащен апсидой. Но и восточный столп не был тем самым нечаянным престолом: он Троицкий. Нечаянным Никольским оказался южный.

Первоначальный план расположения престолов должен был иметь свой смысл. Предполагают связь семи столпов с семью соборными церквями города. Действительно, в эпоху земских и церковных преобразований, венчаемую зданием Покровского собора, Москва с посадами была поделена на сороки – церковно-административные районы (будущие благочиния). Их было семь, с соборными церквями в каждом.

На связь Покровского собора с церковным управлением указывает бытование в его ограде Поповской, или Тиунской, избы, «церковного приказа». Спасский крестец перед собором и Фроловскими воротами, торговый узел улиц, звался еще Поповским.

Изба служила ежедневным сходам семи соборных старост (благочинных), в нее адресовались денежные поступления, там же искали себе мест безместные священники.

Деление на сороки восходит к римской городской организации, где административные участки были приурочены к сакраментальным Семи холмам. Собор на Рву есть образ Семихолмия, целого города.

Жанр храма-города, как и жанр дома-города, своей возможностью обязан средокрестиям, их сложности. Жанр отвечает сложностью на сложность.

Но дому трудно заполнять отверстие координатного ноля. Дом-город легче заостряет вектор, наставленный на точку средокрестия. Наоборот, храм-город трудно отнести на сторону, поставить на окружности, на острие какой-то доли мира, подбитой к средокрестию миров. Храм-город соприроден полноте координатного ноля, исполненного смыслом, прорастающего векторами.

По легенде, храм Василия Блаженного спасен от сноса, и спас его Петр Дмитриевич Барановский. Но легенда не развернута, не говорит, как же он это сделал. Сам он уходил от журналистов именно в легенду. Есть жизнь и житие, и Барановский выбирал второе. Он лишь негодовал или смеялся, когда его просили подтвердить какую-либо из редакций эпизода. А редакций много: с баррикадой, запирательством в соборе, голодовкой, телеграммой Сталину и дерзким словом: «Только через мой труп». Хотя что-что, а труп не мог служить препятствием для сноса.

За невозможностью реконструировать событие, можно реконструировать его метафизическую логику, значение легенды.

Реставратора, защитника архитектуры зовут в высокий кабинет, где объявляют, что храм Василия Блаженного назначен к сносу. «Сможете обмерить?» – ставят ему вопрос.