Однако во дворце Ганувера есть и действительная мистика: в нем обитают тени градоосновательных мистерий.

Дом стоит у той воды, в которой будущий его строитель обнаружил золотую цепь; стоит над тайником, где эта цепь теперь хранится. Дом выстроен на ее звенья. Цепи осталось больше, чем потрачено, и нам дают ее увидеть, но метафизически мы видим основание построенного. Обладатель называет цепь змеей, причем в беседе с дамой, чья змеиная природа очевидна для мальчика-рассказчика. Другая героиня самоименуется змеей, хотя дана под добрым знаком в назревающей интриге. Интригуют две партии друзей строителя, одна из них скрытая партия врагов. Интрига разрешается на представлении оконченного дома, когда строитель выбирает ту из двух искательниц его любви, которая в минуту кульминации способна выйти изнутри премьеры, изнутри архитектуры. Чтобы у Ганувера был этот выбор, друзья строителя заранее, воспользовавшись кораблем героя, вывозят девушку с Сигнального Пустыря – обиталища нелюдей, антитела волшебного дома. Читатель уясняет, что девушка была с Ганувером при отыскании цепи и даже сочинила в мыслях самый дом, но отступила в чары Пустыря. Дом выстроен, чтобы она нашлась, как содержание находит форму. Соперница ее обличена в умысле кражи золотой цепи, но ей дает уйти Ганувер, не желая полицейской сцены подле сцены счастья. Сам он умирает в эпилоге, как и предрекал живущий в доме прорицатель-автомат.

Это роение сюжетных змей, эти руины архетипов так уместны в знаковом начале города, что отыскать концы значит невольно упростить. Притом нужно остерегаться перевернутых значений, как то, когда «Утопленница» пишется поверх Николы Мокрого. И все-таки.

Видя себя на море, на узле морских путей, Москва должна припомнить обстоятельства обоснования Константинополя. Как Константин Великий повелел разметить место будущей столицы на три угла. Как перед императором возникла исподу змея, как на нее упал с небес орел, взлетел с добычей и упал опять, обвитый мертвым гадом, но живой. Орла освободили, и маги объяснили Константину, что новый город будет долго победителен, что некогда он будет побежден, что, побежденный, примет избавление в итоге.

Знаки царства Москва взяла не только из Царьграда, но и из Казани. А «Казанская история» ведет начало города с изгнания змеи, спереди хищной, травоядной сзади, падение же города предсказано злым духом-прорицателем в мечети и старейшей ханшей во дворце.

Теперь «Утопленница» выглядит перовской версией строительной мистерии. В фундамент города художник полагает труп, что так обыкновенно для старинных и новейших Сказаний о начале города. Есть в них и действие воды. В «Марьиной роще» Жуковского Мария отдает себя Рогдаю лишь поверив, что утонул ее Услад, ибо Москва-река приносит на волне букет цветов, ею ему подаренный. Рогдай, убив Марию, ввергнут в Яузу своим конем и тонет. Услад и обнаруживший Марию в кровавой луже лесной отшельник с райским именем Аркадий вместе воздвигают над могилой девушки часовню.

Проза двадцатых, обживая возвращенную столицу, не избегла строительных жертв, вроде убийства Бендера, но одновременно искала закладное сокровище Москвы. Как Железнодорожный клуб у Трех вокзалов, Воспитательный дом есть превращенное сокровище.

Узнавание на устье Яузы структуры средокрестия осложнено тем обстоятельством, что части суши здесь разделены дорогами, коль скоро это водные дороги, а не прошиты ими.

Кроме того, здешние части суши представляют две низины и один, Таганский, холм. При этом сразу непонятно, прообразует ли Таганка холм Кремля или противохолм.