Что же касалось искусств и словесности, то они вошли в пору подлинного расцвета под романовским скипетром. Достаточно перечислить имена Достоевского и Толстого, Чайковского и Стравинского, чтобы понять, что дала миру российская культура. Тем более поучительно будет восстановить в памяти, как многим были обязаны «французской цивилизации» ведущие деятели этого культурного подъема, сравнимого, по верному слову Аполлона Григорьева, разве что с перикловыми Афинами или же с итальянским Ренессансом.

Предметные области, очерченные выше, а также избранный метод их рассмотрения в своей совокупности определяют то, что на строгом научном языке следовало бы назвать семиотикой Петербурга. Едва сформулировав это определение, нам приходится сразу его ограничить. В каждой предметной области мы избираем лишь ту часть, в структуре которой прослеживается непосредственная связь с так называемым «мифом Петербурга». В свою очередь, под этим мифом мы понимаем психологическую доминанту, сводящуюся к тому, что глубокое приобщение к некоторым аспектам петербургской культуры позволяет установить контакт с «метафизической областью».

Под метафизикой в традиционной университетской философии понималось учение о Боге (теология), о бытии (онтология), а также душе и конечных ценностях человеческого существования – таких, как смысл жизни или свобода воли (пневматология)14. К началу ХХ века традиция метафизической мысли почти угасла. Восприняв ее ключевые идеи, классик психологической науки Уильям Джеймс пересмотрел и заново определил их, придав им, таким образом, новую жизнь.

Отказавшись судить о наличии или отсутствии «метафизической области» в структуре мира за полной непостижимостью этой проблемы для человеческого разума, Джеймс обратил внимание на то, что существует определенный тип людей, которые поколение за поколением стремятся установить контакт с этой областью так, как если бы она существовала на самом деле и черпают в том обильные творческие инсайты.

Как следствие, он предложил выделить в психике человека «метафизическую область», в задачу которой входит «порождение смыслов» – в особенности, ценностей и архетипов, играющих ключевую роль в жизни человека15. Приняв эту инновацию, конструктивность которой осталась по сей день не вполне оцененной в рамках как исторической, так и религиозной психологии, возможным становится определить предмет нашего интереса как метафизическую семиотику Петербурга – или, для краткости, его метафизику.

Придя к этому общему, родовому определению, нужно признать, что оно влечет за собой необходимость выработки ряда более частных, видовых. К примеру, неясное представление о метафизике города коренится в коллективном подсознании его жителей, находя себе выражение в преданиях и слухах16. Историки Петербурга лишь недавно обратились к их систематическому рассмотрению и сразу же стали приходить к весьма конструктивным выводам17.

Значительно более четкое выражение метафизика города находит себе в психологических установках и жизненных стилях тех социальных групп и слоев, которые определяют жизнь города и страны – или по меньшей мере играют в ней видную роль. Как водится, члены этих групп в массе своей имеют весьма слабое представление о собственных психологических доминантах, что не мешает им воплощать таковые в спонтанных или намеренных действиях18.

Рано или поздно в городе появляются люди, которые черпают вдохновение в его облике и судьбе, осмысляют свои озарения и дают им выражение в формах, присущих культуре своего времени. Накладывая свою собственную, сверхличную логику на течение творческой мысли этих людей, «душа города» наконец обретает свой голос.